Бумажный дворец

Конрад на веранде откладывает комикс и застывает, не донеся ложку до тарелки. Я знаю, что он подслушивает, но мне все равно.

– Когда начнется школа? – спрашиваю я.

– Примерно через две недели.

– Средняя школа, правильно?

– Да.

– Ух ты.

– Да уж, – говорит Джонас скорбным тоном. – Школа для больших мальчиков.

Впервые за все то время, что я провела с ним, мне становится неловко. При мысли о школе, о настоящей жизни за пределами Бэквуда – его в Кембридже, моей в Нью-Йорке, – наша разница в возрасте внезапно начинает казаться огромной, непреодолимой пропастью.

– Знаю, – произносит Джонас, читая мои мысли. – Это странно. – Он закапывается пальцами во влажный песок. – Я подумал, можно было бы в последний раз искупаться в пруду.

– Мне нужно ехать в город с мамой и Анной.

– Ну тогда на этом все. – Он встает и протягивает мне руку для рукопожатия. – Увидимся следующим летом.

– Что же ты не поцелуешь его на прощание? – окликает Конрад с веранды.

– Заткнись, Конрад, – шиплю я, беря протянутую руку Джонаса.

– По-французски, с языком.

– Не обращай внимания, – говорит Джонас.

– Знаешь что, – начинаю я, – у меня есть время, чтобы быстренько искупаться. Секундочку.

Я убегаю переодеться в купальник. Когда я возвращаюсь, Джонас уже в воде. Я ныряю в пруд и догоняю его.

– Прости. Он полный идиот.

– У мальчиков в его возрасте только одно на уме, – замечает Джонас.

Я смеюсь.

– Ты правда такой странный.

– Отличное было лето, Элла. Спасибо, – улыбается Джонас, болтаясь в воде рядом со мной.

– И мне было приятно, – отвечаю я. – Ну что, сыграем в последний раз в «кто-дольше-задержит-дыхание»?

– Какой смысл, если я всегда выигрываю? – говорит Джонас. – Хотя должен признать, что ты стала чуточку лучше.

– Да ладно тебе, – смеюсь я. – Я мировая чемпионка.

– На «раз, два, три»?

Я киваю.

Мы задерживаем дыхание и погружаемся под воду. Потом, безо всяких размышлений, я притягиваю его к себе и целую.

Дождавшись, когда Джонас уйдет, я требую у Конрада объяснений:

– Зачем ты это делаешь?

– Что именно? – Конрад перелистывает страницу комикса, доедает последнюю ложку размокших хлопьев. Из уголка рта у него стекает молоко. Я смотрю, как оно бежит к подбородку, а потом вниз по шее, как капля белого пота.

– Ведешь себя, как свинья.

– Тебе не следует общаться с двенадцатилеткой.

– Тебя это не касается.

– Смотреть противно.

– Какое тебе вообще дело?

– Никакого, – отвечает Конрад. – Но ты позоришь семью. – Он встает и бросает мне в лицо: – Ты дала ему себя полапать?

Мама с Анной идут мимо дома к машине.

– Добавь в список груши, – доносится до меня мамин голос. – И отбивные. Ах да, и у нас почти закончился виски.

– Так что, дала? – повторяет Конрад.

Я смотрю на него.

– Чего я на самом деле стыжусь, так это появляться в твоем обществе, – говорю я. – Это ты позоришь семью, а не я.

– Ага, как же.

– Это правда. Никому не хочется, чтобы тут жил, шнырял по кустам, как какой-то извращенец, со своими уродскими прыщами. Почему бы тебе не переехать обратно к маме? Ах, да, – говорю я. – Ей ты тоже не нужен.

Лицо Конрада багровеет.

– Неправда!

– Думаешь? Какой у нее номер? Давай позвоним и спросим. – Я иду к черному дисковому телефону и поднимаю трубку. На стене рядом с ним висит листок со списком важных номеров. Я нахожу нужный мне номер. Набираю. – Пошли гудки.

– Да пошла ты, – бросает Конрад, выбегая. Он плачет.

– Плакса! – кричу я ему вслед.

Далекий тоненький голос у меня в руке спрашивает:

– Алло? Алло?

Я кладу трубку на место.

Возмездие за мою жестокость по отношению к Конраду не заставляет себя ждать. Сначала у меня чешется под веками. Потом распухает горло. К вечеру все лицо покрывается волдырями. Я не могу открыть глаз. Доктор говорит, что этому может быть только одно объяснение: кто-то на пикнике подкинул в костер полено, увитое ядовитым плющом, а я сидела с подветренной стороны, и отравленный дым попал мне прямо в глаза, рот и уши. Мама положила меня на раскладушке в полумраке кладовки. Накрыла мне лицо и шею марлей, смоченной в каламине. Я выгляжу, как прокаженная из «Бен-Гура». Мама приносит мне холодный ромашковый чай с трубочкой. Ставит рядом с раскладушкой миску льда. Глотать невыносимо больно.

Вся семья играет в покер в гостиной. Я слышу стук, с которым падают деревянные фишки. Анна и Лео спорят, кто лучше блефует. Мама смеется. Конрад смеется. Моя повязка высохла и прилипла к лопнувшим волдырям. Я пытаюсь позвать на помощь, но у меня пропал голос. Снова раздается смех. Я стучу по полу ногой и наконец слышу, как кто-то приближается.

– Мам?

– Она послала меня узнать, что тебе нужно, – это Конрад.

– Мне нужна мама, – шепчу я. – Повязка присохла.

– Хорошо, – говорит он, но вместо того, чтобы уйти, садится на край раскладушки. Во мне поднимается паника. Я лежу, беспомощная, готовясь к тому, что последует.

– Позови маму! – хрипло каркаю я. Я чувствую на себе его взгляд.

– Сейчас, – говорит он. Бережно отдирает от моего лица марлю и заменяет ее мокрой тряпкой. – Пойду позову ее.

Из соседней комнаты доносится голос Анны:

– Конрад, твой ход!