Бумажный дворец

– Он все еще женат на стюардессе?

– Линда.

– Точно. С большой копной на голове.

– Они разошлись, – уточнил Конрад.

– Твоя мать ее всегда терпеть не могла. Говорила, что она охотница за деньгами. Но если это и так, то она явно облажалась, раз вышла замуж за ортопеда. – Лео шлепнул себе в тарелку большую ложку картофельного пюре. – Никто не передаст масло?

Конрад даже выглядел по-другому. Перестал застегивать верхнюю пуговицу рубашки под самым кадыком – из-за чего раньше выглядел, как серийный убийца, – и наконец стал пользоваться шампунем от перхоти, который мама специально держит в ванной. Попал в школьную команду по борьбе. У него даже появилась девочка, которая ему нравилась. Лесли. Десятиклассница, которая перевелась к нам в середине года.

В июне, почти перед самым отъездом Конрада в Теннесси на лето, мы с ним и Лесли пошли на «Инопланетянина». Когда мы ели попкорн, сидя в темном зале кинотеатра, и смотрели, как маленький мальчик общается с длинным пальцем, я поняла, что впервые за долгое время жизнь кажется почти нормальной.

Прошло уже больше полугода, и до сих пор никакого тихого стука в дверь, темной тени у моей кровати, произнесенных шепотом угроз. Из-за того ли, что лето, проведенное с матерью и Розмари, помогло ему осознать, каким отвратительным извращенцем он был, или из-за того, что они с Лесли постоянно тискаются, или из-за того, что гормоны, которые я принимаю, изменили мой запах, не знаю. В любом случае мои таблетки действуют.

Я пробегаю восемь кварталов до школы, капли воды скатываются с зонта, щиколотки забрызганы грязной водой из луж. Наверное, я завалю тест. Не могу вспомнить, что такого сделал Пол Ревир.

Декабрь

– А вот и ты, – улыбается мама, отодвигая тяжелый бархатный занавес и плюхаясь на складной металлический стул в освободившейся секции для альта.

– Тебе не положено сюда заходить, – говорю я.

– Замечательный был концерт, – продолжает она, как будто не слыша. – Хотя у дирижера вообще нет чувства ритма. За такие деньги школа могла бы нанять кого-нибудь более музыкального.

– Мам! – Я прожигаю ее яростным взглядом и одними губами произношу: «Замолчи!» Половина школьного оркестра еще за кулисами, убирают свои инструменты. Мистер Семпл, наш дирижер, стоит рядом, болтая с ребятами, которые играют на гобое.

– Надо с ним переговорить. Возможно, он не замечает, что сбивается с темпа.

– Если ты к нему подойдешь, я тебя убью.

Я разбираю флейту, продеваю белый платок через кончик палочки для чистки и запихиваю ее в серебряную дуду. Когда я поворачиваю флейту вертикально, из нее вытекает тонкая нитка слюны.

– И почему вы вообще выбрали Четвертый бранденбургский концерт, когда ты могла сыграть пятый? – Она достает из сумочки гигиеническую помаду и мажет губы. – В любом случае, Элинор, ты была звездой вечера. Твое соло для флейты-пикколо всегда было моим любимым местом в «Щелкунчике». Это захватывающее дух нарастание: па-а па-па-па-па па-па-па… блрумп па-а па-па-па-па блум-па-а, – поет она во весь голос.

– Боже, мама, прекрати. – Я запихиваю флейту и пикколо в рюкзак.

– Фагот звучал, как скисшее молоко.

Лео с Конрадом ждут нас в вестибюле за актовым залом.

– Браво! – восклицает Лео. – Вы стали отличной флейтисткой, юная леди. – Он поворачивается к Конраду: – Что думаешь?

– Ничего.

– Всего лишь ничего? По мне, так Элла была великолепна!

– Я не очень люблю классическую музыку.

Ко мне подбегают подружки и поздравляют, с восторгом щебеча:

– Ты была потрясная!

– Кто бы мог подумать, что ты так умеешь?!

– Это сложно?

Я люблю своих подруг, но знаю, что они пришли не для того, чтобы посмотреть, как я играю на духовом инструменте. Они здесь потому, что Джеб Поттер, самый крутой мальчик в школе, играет в оркестре на литаврах.

Конрад протискивается в наш круг.

– Привет, – кивает он моим подружкам. – Как дела? – Он кладет руку мне на плечо. – Я брат Эллы, Конрад.

– Сводный брат, – поправляю я.

1983 год. 1-го января, Нью-Йорк

Я лопну, если съем хотя бы еще один пельмень. Мы сидим за большим круглым столом в ресторанчике в Чайна-тауне. Мама с Лео страдают от похмелья, поэтому резковаты с окружающими. Официант носится по залу с большой металлической тележкой, швыряя на столы маленькие белые тарелки с непонятной едой. Воздух наполнен сигаретным дымом, запахом пота и звоном посуды. Официант ставит перед мамой бутылку пива, и она отхлебывает прямо из горла.

– Опохмел, – вздыхает она. – Еще суток не прошло, а я уже нарушила первое обещание, которое дала себе.

Я со стоном смотрю на Анну.

– Я такая толстая.

– Да ладно тебе, – говорит она. – Я чувствую себя, как клоп.

Анна приехала домой на каникулы. Она поступила в Калифорнийский университет в Лос-Анджелесе. Ей приходится ночевать у меня в комнате, потому что в ее комнате живет Конрад. Мама поставила для нее раскладушку, но матрас весь в комках, прохудился посередине, и сквозь него видно металлические прутья. Поэтому я предложила Анне спать на моей кровати. По ночам мы лежим рядом и разговариваем, пока не отрубимся. С тех пор как я навестила ее в интернате и Анна впервые открылась мне, мы стали подругами.