Бумажный герой. Философичные повести А. К.

Перед тем как приступить к делу, я обошел все храмы, часовни, капища, пагоды, мечети и молельни нашего всеядного города, который заимствуя богов у каждого им завоеванного народа, собрал неплохую коллекцию, – а для ее полноты, городские власти в порыве свободной совести и вящего благочестия еще и воздвигли на центральной площади торжественный столп в честь неизвестного божества, то есть, выходит, всех богов, пока непознанных и непризнанных. Посетил и городской Пантеон, хотя больше из любопытства. Вот уж гнусное и впрямь безблагодатное место, так и смердящее мертвечиной, где «лучшие люди страны», удостоенные державной чести, покоятся под единообразными, бесцветными надгробьями, чтоб никто из них ни перед кем не был посмертно возвеличен. «Sic transit», – как однажды заметил наш латинист. Посетил я даже и храм кровавой Богини Разума. На всякий случай везде помолился. Это нисколь не значит, что я тоже всеяден. Как раз не падок на нынешнее увлеченье восточными и западными божествами. Твердо верю в Бога Единого, но все-таки в глубине души каждого современного человека таится агностик. Будь свидетелем, ангелок, – я не принес жертв ни демонам, которые, говорят, испытуют души великих творцов, ни идолам рынка, пещеры, толпы и массовых коммуникаций, но, врать не буду – воззвал к духам рода, всей веренице моих вовсе не выдающихся предков. В своей вере я осторожен и деликатен с духовными символами. Я и вообще против религиозных новаций, – из девяноста пяти, кажется, тезисов виттенбергского еретика принял не больше трех-четырех. Даже в пику ему купил индульгенцию, полностью освобождавшую от грехов рукоблудия и суесловия, которой, впрочем, подтерся.

Когда мне довелось пару лет промаяться на богословском факультете, декан приводил меня в пример сокурсникам, как единственного студента, чуждого бесплодным и соблазнительным умствованиям, притом сетуя о моем разгульном поведении. Признаюсь, что не умствовал, потому как не усвоил ни аза науки, вместо посещенья лекций дебоширя на пару с моим другом Франсуа в трактирах, тавернах, кабаре, пабах, найтклубах, бистро, духанах, столовых, пиццериях, чайных домиках, закусочных, пельменных, а также в интернет-кафе и интернет-пространстве. Он позже был казнен во цвете лет приговором суда за убийство, грабеж, изнасилование, а больше, думаю, за комические вирши, где, не так по убеждениям, как по юношескому нигилизму, бичевал власти предержащие. Перед смертью он успел написать целых два завещания – большое и малое, тоже в стишках, притом недурных. В прозаической же приписке, увы, потерянной нерадивым нотариусом, он мне щедро отписал в наследство авторские права на сказку о двух великанах, отце и сыне, которую сочинял от скуки на семинарах по новейшей схоластике, – впрочем, довольно пустяковое и дурновкусное произведение, к тому ж изобилующее ненормативной лексикой, вероятно, именно потому восторженно принятое читающей публикой. Скорблю о покойном друге, но всегда твердил этому распутнику, сквернослову и богохульнику, что он плохо кончит. Так и вышло. Я же, хотя и не закончил курса, вовремя остепенился, став полезным членом общества.

Как видишь, я человек неопытный в ученичестве, – учился урывками, так никогда и не заслужив университетского диплома, – потому и понял совет ваятеля, может быть, чересчур простодушно. Да и учителя мне всё попадались зануды и губошлепы, – кроме, пожалуй, одного, в котором я тоже потом разочаровался. Все ж ни единого подлинного, коварно-прозорливого, что так и норовит подсунуть пустой фантик вместо желанной конфетки. Щедрого на советы, которые все на поверку – фуфло и обманки, заманки, скорей призванные утаить главное, сокровеннейшую основу творчества. Учитель именно с большой буквы всегда подтолкнет на ложный путь, чтоб с большой буквы Ученик, конгениальный Учителю (зачем ему другой-то?) сам нашел путь верный. Или столкнет прям в неведомое, будто кутенка в воду, нарочно снабдив приблизительной и путаной картой.