Бумажный лебедь (ЛП)

Когда холодные компрессы становились прохладными, я меняла воду. Снова и снова, и снова. К утру мне не приходилось менять их так часто. Дамиан, видимо, прошел самое худшее. Я растянулась возле него, эмоционально и физически опустошенная. Мне удалось затащить его назад на виллу и на кровать, справившись с его весом, мучительно волоча его шаг за шагом. Мы лежали под тонким белым сетчатым балдахином. Дом был неухоженным, но очаровательным. Без стекол в окнах, открытый внешнему миру, впуская внутрь воздух океана. Сетка защищала от комаров и других насекомых и отделяла нас от остального мира. Мне удалось наконец-то посмотреть на Дамиана — по-настоящему посмотреть. Если вы закроете глаза и подумаете о ком-то, кто дорог вам, то в памяти всплывут конкретные детали, такие, как цвет волос и глаз, или данные, указанные в водительском удостоверении. Скорее всего, это будут частички, которые прошли через ваше сознание, что-то, что вы даже не думали и хранили в памяти.

Например, форма ушей Дамиана и то, как блестели его веки. Все остальное изменилось: его адамово яблоко — оно стало отчетливее, щетина на его челюсти, вечно поджатые губы. Но я по-прежнему узнаю мочку его уха, я помню ее с тех пор, как мы лежали близко друг к другу на траве. Когда деревья качались на ветру, желтые цветы опускались на наши лица. Я раскрыла ладонь Дамиана и очертила линии. Теперь это была рука мужчины, большая, сильная и грубая. Я ощутила нежное пожатие. Это быта та самая рука, которая качала меня в гамаке, чтобы я уснула, та самая, что создавала бумажный мир, та самая, что показывала мне, как правильно сжимать кулак, не девчачий кулак, а настоящий, вырубающий Гидиота кулак.

Я прижалась щекой к ладони Дамиана и позволила себе представить, лишь на минуту, что мы снова дети.

— Мне так сильно тебя не хватало, — произнесла я в его прижатый к ладони большой палец. — Я писала тебе и МаМаЛу каждый день. Я не понимала, почему ты никогда не отвечал. Мое сердце треснуло от боли в нескольких местах. Я не видела, как ты бежал вслед за автомобилем в тот день, когда мы покинули Каса Палома. Я не знала, в каком аду ты побывал. Мне жаль, Эстебандидо, — я поцеловала его в центр ладони. — Так жаль, — мои слезы капали на его руку.

Когда я проснулась несколькими часами позже, глаза Дамиана были открыты, его рука все также подпирала мое лицо.

— Это правда? — спросил он. — То, что ты говорила?

Дамиан говорил нежно. Я никогда не слышала, чтобы он использовал со мной этот тон. Его голос. Господи, его голос. Я пыталась ответить, но он так на меня смотрел, что я не могла найти слов. Он смотрел на меня. Скай. Не дочь Уоррена Седжвика. Не средство для достижения цели. Впервые Дамиан видел меня.

Я позволяю ему смотреть на меня, потому что знаю, ему это необходимо, точно так же, как мне необходим он. Я позволяю ему увидеть девочку, которая поклонялась ему, девочку, которая тайно приносила ему землянику в покрытом пятнами подоле платья, девочку, которая так сильно хотела произвести на него впечатление, что просила отпустить ее велосипед, хотя еще не была готова покатиться самостоятельно.

— Почему ты так заботишься обо мне? Почему так мила со мной? — спросил он.

— Почему ты оттолкнул меня на корабле? Почему защитил от Рафаэля?

Я протянула руку, чтобы прикоснуться к его ране, но он вздрогнул и отвел мою руку в сторону. Он опустил взгляд на мой перевязанный палец, и на лице его отпечаталась такая мука, что мне захотелось его обнять. Но прямо на моих глазах Дамиан пришел в себя. Он отключился, взгляд стал пустым, как протертая начисто доска. Он отвернулся от меня — и я так и осталась таращиться ему в спину.

Потихоньку все стало на свои места. Когда боли становится слишком много, Дамиан закрывается. Он все блокировал. Это был механизм психологической адаптации. Я могла только представить себе, чему он был свидетелем на протяжении всех тех лет с Эль-Чарро. Он научился отключать свои эмоции. Я помнила, когда он отрезал мой палец. Он продолжил нарезать картофельный салат так, как если бы он калечил людей каждый день. Вот он поправил свою подушку. Я знала, что спать на том боку, должно быть, очень больно, ведь швы были еще свежи. Поэтому я перевернулась на другую сторону и уставилась на стену. Несколько минут спустя, он перекатился обратно. Я почувствовала, как он уставился на мою спину. Вскоре я встану и дам ему еще одну дозу таблеток, но в настоящий момент я довольствовалась тем, что уже не была невидимкой — из-за вырвавшегося признания, несмотря на то, что я знала, он отведет взгляд в тот же момент, как я поверну к нему лицо. И к тому же, внутри меня все еще жило это чувство страха. Не считая этого момента, я не боялась за Дамиана. Я боялась его.