Бумажный тигр (I. Материя)

Сюда не дотянулись руки Маклина, Клиссетта, а также «Холланда и сыновей», стараниями которых многие английские гостиные выглядят так, будто загодя подготовлены встретить вражеский штурм, а предметы обстановки служат не столько удобству посетителей, сколько необходимости разбить вражеские атакующие порядки.

Никаких тяжёлых гардин и массивных кресел, никаких поглощающих звук резных панелей, всё обставлено на лёгкий колониальный манер — изящно, с тем небрежным лоском, с которым обставляют свои альковы холостяки средних лет, не стеснённые ни семьёй, ни кредиторами, ни необходимостью демонстрировать своё положение в обществе. Лэйд машинально оценил телефонный аппарат, стоящий на тумбочке в углу — роскошный шведский «Рикстелефон» в лакированном корпусе с изящной рукояткой индуктора. Современная, элегантная и чертовски дорогая машинка, никакого сравнения с теми громоздкими пузатыми чудовищами, что украшают собой гостиные Миддлдэка.

Единственной массивной деталью обстановки был стол. Огромный, круглый, красного дерева, водружённый посреди апартаментов, он куда уместнее смотрелся бы в замке у Джона Ламберта[73], грозящего мечом непокорным шотландцам, подумал Лэйд, чем в гостиной преуспевающего банкира из Редруфа. Чёрт, за таким столом можно было бы рассадить две дюжины человек, и так, чтобы они не касались друг друга плечами. Но сидело за ним куда меньше, оттого пустого пространства между ними оставалось чертовски много.

Не двое. Не трое.

Шестеро. Шесть человек, сидящих за столом, внимательно глядящих на Лэйда Лайвстоуна, нелепо застывшего в дверном проёме.

Чёрт, ну и странная же это была компания!

Взгляд Лэйда быстро пробежал вокруг стола по часовой стрелке, точно тот был барабаном револьвера с шестью заряженными каморами, задерживаясь на одну секунду на каждом госте.

Двое мужчин в жилетах из грязной овечьей шерсти. О чём-то глухо переговариваются друг с другом, отставив к стене массивные трости, по-волчьи зыркая на окружающих из-под клочковатых бровей. Сразу видно, чувствуют себя неуютно, не на своём месте, роскошь гостиной явно их тяготит, как и общество, в котором они оказались. Неприятные типы, которых скорее ожидаешь встретить в тёмной подворотне Скрэпси, и запах от них скверный — от их грязной козлятины, от их стоптанных башмаков, от их сальных нечёсаных волос…

Пожилой джентльмен, сидящий поодаль от них, явно не относился к их кругу, более того, являл собой их полную противоположность. Благообразный, седой, лет около семидесяти, он походил на библейского старца, который внезапно выиграл в лотерею двести фунтов, уже успел посетить парикмахера, цирюльника и портного, пообедать в ресторане с пристойной винной картой и обзавестись абонементом в театр. Вероятно, всё дело было в его окладистой бороде, седой и ухоженной, которую он степенно перебирал пальцами, поглядывая вокруг себя. В самом деле, роскошная борода. Лэйд и себе непременно завёл бы нечто подобное, пусть это и чревато было бы насмешками со стороны Хейвудского Треста, вот только содержать такую бороду, пожалуй, ещё более накладно, чем чистокровного шайрского скакуна, пожалуй, на одном репейном масле с отдушкой немудрено разориться…

Джентльмен был облачён в старомодный костюм строгого кроя вроде тех, что носят обыкновенно вышедшие на пенсию профессора, даже чересчур скромный, едва ли не пуританский. Ни золотых часов, ни трости с изящным набалдашником — ни дать, ни взять, отставной викарий, вздумавший заглянуть к мистеру Гёрни на чашечку кофе с ликёром. Только глаза у него не такие, как у святош. Не скорбные, проникнутые христианской тоской, совсем другого сорта. Лучистые, пронзительно голубые, смешливые, они сохранили удивительную для своих лет ясность, редко встречающуюся у стариков, и походили на осколки январского льда, который невозможно раздобыть на полинезийских широтах. Такие глаза не забудешь, единожды их увидев…

Следующий гость к некоторому смущению Лэйда оказался гостьей. Молодая женщина, определил он, но не юная, лет около тридцати, и тоже чудно одетая. Многие дамы Нового Бангора, даже те из них, что были облечены высоким положением в обществе, быстро отказываются от удушливой и чопорной викторианской моды, норовящей задушить их слоями тяжёлой ткани и грозящей в здешнем климате всамделишным тепловым ударом. Обыкновенно им требуется совсем немного времени, чтобы перенять здешнюю моду, царящую в тропиках, немного легкомысленную, немного фривольную, склонную к лёгким воздушным тканям и не отягощённую излишней драпировкой.

Но только не эта. Эта, кажется, не намеревалась идти на уступки жаркому климату, напротив, была облачена в закрытое платье из тяжёлого чёрного бархата, стянутое в талии чёрным же корсетом до того неестественного и даже пугающего состояния, в котором фигура делается похожей на рюмку для портвейна с опасно тонкой талией. Высокий кружевной воротник, длинные рукава, перчатки, кружева… Чёрт, и не жарко же ей в этом тугом свёртке из тафты, бархата, шёлка и муслина!