Бумажный тигр (II. Форма)

— Нынешний владелец «Ржавой Шпоры» не похож на рачительного хозяина. Судя по всему, мусор не убирался здесь годами. А значит, нож вполне может всё ещё быть там. Найдите его поскорее и перережьте верёвки.

— Возможно, это займёт какое-то время, — пробормотал Уилл, — Здесь действительно до черта хлама.

— Ищите! А чтобы вам было легче и не дрожали руки, я буду рассказывать. Нет, не про Скрэпси и не про Карнифакса. Я думаю, у меня найдётся подходящий рассказ, отлично отвечающий случаю.

Он кашлянул.

— Доктор Генри поморщился— у него ныли виски…

* * *

Доктор Генри поморщился— у него ныли виски. Не стоило пить так много белого вина за обедом. С приходом сумерек, раскалённых и душных, обложивших город со всех сторон, вино вернулось тяжёлой изжогой, а в висках поселились, тревожно ёрзая, зёрна боли — первые признаки неумолимо надвигающейся мигрени.

Нет, подумал он, пытаясь массировать виски пальцами, точно это могло раздробить эту боль в зародыше, вино здесь не при чём. Просто сил делается меньше с каждым годом. Их оказалось куда меньше, чем я думал, вот и всё. Тем сложнее сохранять выдержку, особенно в последнее время.

— Хватит, — попросил он тихо, надеясь, что голос не изменил ему в этот миг слабости, — Я понимаю, вы огорчены неудачей и раздосадованы, но…

Пастух раздражённо ударил ладонью по столешнице. С такой силой, с какой, должно быть, привык в молодости бить по холке годовалых бычков, проверяя их выносливость. В этот раз удар вышел тяжёлым и влажным.

— Раздосадованы? Да, чёрт возьми, у нас есть повод ощущать себя раздосадованными! О да! Мы думали, что «Альбион» — это спасательный корабль, который поднимет нас на борт, чтобы раз и навсегда отчалить от проклятого острова, но теперь видим отчётливо, это лишь орудие пытки. Сколько мы уже увечим себя ею? Два года, если не ошибаюсь?

— Семьсот два дня, — пробормотал Архитектор, тяжело поднимая голову. И хоть сделал он это совершенно бесшумно, доктору Генри показалось, что он слышит скрип старых костей, до того скверно выглядел Архитектор, — Почти два года. Впрочем, в этом, конечно, нет смысла…

— Совершенно верно, — Графиня досадливо дёрнула обнажённым плечом, — Пожалуйста, избавьте нас от сухих цифр, по крайней мере в этот раз!

Сегодня она была в непривычно открытом платье, обнажающем руки выше локтя. Даже по меркам Нового Бангора подобное платье выглядело весьма дерзким для дамы её возраста и положения. А может, даже и неприличным. Однако доктор Генри поймал себя на том, что не любуется ни этим нарочно выставленным напоказ плечом, обтянутым золотистой кожей, ни порывистым страстным движением. Напротив, разглядывает с какой-то затаённой тревогой, как разглядывают грациозное, топорщащее крылья, но потенциально ядовитое насекомое — какую-нибудь пёстро окрашенную тропическую муху.

Возможно, почтенный Архитектор испытывал схожее чувство. Или даже более сильное — в его бесцветных невыразительных глазах, похожих на затянутый пылью хрусталь, долгое время простоявший в серванте, мелькнуло явственное отвращение.

— Вам простительно не утруждать себя цифрами, мисс Лува, — процедил он, дёрнув острым костистым подбородком, — Я не собираю городские сплетни, но если верить всем тем, что до доносятся до меня в перерывах между вычислениями, для того, чтоб удержать в памяти всех джентльменов, воспользовавшихся вашим расположением, потребовался бы даже не блокнот, а настоящий гроссбух!

— Джентльменов? — Пастух мрачно хохотнул, — Ваши слухи устарели, господин Архитектор. Я слышал, наша мисс Лува имеет немало фаворитов и среди дам Нового Бангора. Да что там дам! «Серебряному Рупору» давно пора печать на отдельной странице всех этих счастливцев, только, пожалуй, придётся использовать нонпарель[213], иначе будет непросто уместить всех в одном номере!

Графиня улыбнулась. Это не было натянутой улыбкой Графини Лувы, знакомой доктору Генри, холодной и неестественной, как одежда с чужого плеча, это был обворожительный и лукавый оскал хищника. В этой улыбке не было смущения, которое он помнил, зато в нём было что-то другое. Что-то неприкрыто-сладострастное и по-демонически алчущее, от чего он сам, как ни странно, ощутил не вожделение, а холодную тяжесть в низу живота.

— Превосходно сказано, — её розовый язык на миг выскользнул из коралловой раковины рта, чьи границы были нарочито ярко подчёркнуты помадой, — Осталось лишь понять, это слова морализатора или завистника? А может, в вас взыграла ревность? По той информации, что у меня есть, вы и сами не теряете времени даром. По крайней мере, в одном только Редруфе количество ваших бастардов за последний год достигло полудюжины.

— Не смейте трогать детей! — Пастух уставился на неё по-бычьи тяжёлым взглядом, — Не вам об этом судить! Дети, зачаты они в браке или нет, это моя плоть и кровь. Мои наследники! Или вы сами втайне мне завидуете? Тому, что моё семя прорастает, в то время, как ваша холодная утроба не в силах вырастить новую жизнь, несмотря на все многочисленные потуги?