Бунин, Дзержинский и Я

Днем 13 сентября солдаты наши, идущие первыми, увидели древнюю русскую столицу: город с золотыми куполами, высокими соборами, многочисленными церквами. Яркое солнце, совсем не подходящее для северного города, горело на крестах и шпилях, крышах домов. Все, самые суровые и ко всему привыкшие, остановились и замерли в изумлении. На следующий день такой же рокот восхищения пронесся среди солдат подошедших основных сил. «Москва! Москва!» – повторяли все. Усталость отступила, словно все почувствовали себя дома. И ведь это были не новички, они видели Берлин, Вену, Варшаву – они прошли через эти города – обычное впечатление!.. Но Москва была другой. «Чарующей», – сказал один сержант. Все торопились сбросить в таком чудесном городе тяготы походной жизни.

По армии отдан приказ вступить в город при полном параде. Мы привыкли, что наш император любит церемонии и условности. Все начали готовиться к триумфальному шествию по побежденному городу, как это было в европейских столицах. Военные музыканты доставали из чехлов инструменты, гвардейцы надели медвежьи шапки. Прибыл император. У него не было на лице восторга. «Вот она наконец! Давно пора!» – сказал он.

Сегодня из нашего штаба ушла записка императору. Король Неаполитанский сообщал, что русские эвакуируют город и что присланный к нему, Мюрату, парламентер – офицер русского Генерального штаба – просит о приостановке военных действий на время прохождения русских войск через Москву. Мой добрый Мюрат, всегда готовый сделать приятное императору, конечно, не сказал ему, что русский офицер предложил перемирие почти как угрозу, сказав: «Дайте нам время на эвакуацию, или мы сожжем город».

Император дал согласие на перемирие.

Русские оставили Москву. Я видел среди них очень много юных воинов, почти детей. Знатный вельможа показал на одного, сказав, что это сын вице-канцлера Панина, участвовавшего в убийстве императора Павла. Этому солдату, видимо, не более 17 лет, но он, оказывается, участвовал в сражении под Москвой, на Бородино…

Мы подошли к западным подступам Москвы. Здесь находится император. Генерал Дюронель назначен комендантом города, ему приказано собрать жандармерию и вступить в Москву, установить там порядок и занять казенные здания. Император приказал особенно тщательно охранять Кремль и присылать сообщения о происходящем в городе. Дюронелю было велено ускорить присылку депутации от городских властей, нам с Королем Неаполитанским – организовать эту депутацию. Шло время, а мы не могли выполнить свою задачу – депутация не появлялась и о ней ничего не было известно. Каждую минуту император посылал новых офицеров справиться о депутации. Наконец Дюронель и Король решились доложить, что состоятельные жители бежали, что все власти оставили город и он походит на пустыню.

Обер-шталмейстер Коленкур сказал, что обычно бесстрастное лицо императора выразило недоумение.

Произошла невероятная вещь. Братание уходящих русских с входящей через Дорогомиловские ворота нашей кавалерией. Виновником братания стал, конечно, Король Неаполитанский Мюрат.

Наш авангард пересек мост через реку Москву и по широкой улице направился в центр города. Мюрат выглядел, как всегда, неотразимо. Высокий воротник его одеяния и перевязь шпаги покрывали вышивки и украшения. Бриджи были розового цвета, а сапоги ярко-желтые. На шапке, кроме привычных страусовых перьев, красовался плюмаж из перьев белой цапли. Все это сияло и блестело в лучах солнца. Отступавшие казаки были поражены таким великолепием. Они тут же забыли, что этот кавалерист их изводил всю дорогу от Вильно до Москвы своими атаками. Они окружили нашего командующего с возгласами восхищения, называя его гетманом. В ответ Мюрат сделал широкий жест: собрал у офицеров карманные часы и раздал их изумленным казакам.

Мое мнение о нем как о добром и открытом человеке еще раз подтвердила эта сцена.

Моя жена, ехавшая в карете с двумя детьми, была озадачена раздачей часов. Ведь перед маршалом были враги, которые еще вчера проливали нашу кровь. Можно ли такое? Мадам с большим неодобрением отнеслась к такому поведению Мюрата. Я знаю нашего командующего давно, знаю его добросердечие, и в этом поступке проявился весь характер Мюрата.

Кстати, ведь коляска, в которой ехала жена с детьми, красивая и удобная, была подарком Мюрата нашей семье. Ее восхищению необычайной красотой этого азиатского города не было конца. Я был рад ее настроению и тому, что наконец она и дети получат покой и удовольствие.

Вообще, с этими колясками, экипажами, каретами, которые шли обозом рядом с армией и загромождали дороги, не раз возникали проблемы. «Я прикажу сжечь собственный экипаж, если он окажется на пути артиллерии», – сказал раздраженно император. Он передвигался верхом и постоянно встречал с воинской колонной экипажи и кареты. Раздраженный, он однажды сошел с лошади и велел егерям сжечь один из экипажей.

Мою жену ограждает от неприятностей, несомненно, покровительство нашего командующего.