Бунин, Дзержинский и Я

«В маленьком портовом городке на юге Франции, Сиота, во время ярмарки, устроенной по случаю спуска на воду корабля, стояла на площади бронзовая статуя солдата французской армии, вокруг которой собралась густая толпа. Мы подошли поближе и увидели, что под палящим июньским солнцем не подвижно стоит на каменном цоколе живой человек в шинели землистого цвета, в стальной каске на голове, с винтовкой в руке. Его лицо и руки были покрыты бронзовой краской. Ни один мускул его не двигался, не дрожали даже ресницы.

У его ног был прислонен к цоколю кусок картона, на котором можно было прочитать следующее:

«Я, Шарль-Луи Франшар, рядовой N-ского полка, приобрел при защите Вердена необычайное свойство держаться совершенно неподвижно и в продолжение любого времени стоять, как статуя. Это мое свойство было проверено многими профессорами и признано необъяснимой болезнью. Добрые люди, пожертвуйте что-нибудь безработному отцу семейства».

Мы бросили монету в тарелку, стоявшую рядом с этой дощечкой, и, покачав головой, отправились дальше.

Вот, подумалось нам, стоит он, вооруженный до зубов, неизменный солдат многих тысячелетий, тот, с помощью которого творилась история, тот, кто давал возможность Александру, Цезарю, Наполеону одерживать их великие победы, о которых мы читали в учебниках. Вот он. У него не дрогнут ресницы. Это – стрелок Кира, возница Камбиза, которого не могли поглотить пески пустыни, легионер Цезаря, всадник Чингисхана, швейцарец Людовика XIV и гренадер Наполеона. Бесчувственный, как камень, ждет он, когда его пошлют на смерть. Пронзенный копьями разных эпох – каменными, бронзовыми, железными, – смятый боевыми колесницами Артаксеркса и генерала Людендорфа, раздавленный слонами Ганнибала и конными отрядами Аттилы, разорванный осколками все более и более совершенных снарядов, побитый камнями, пущенными из катапульт, продырявленный пулями, большими, как голубиное яйцо, и маленькими, как пчелы, стоит он, неуязвимый, и слушает генеральскую команду на самых разнообразных языках, не зная, почему и для чего. Завоеванные местности доставались не ему, точно так же как каменщик никогда не живет в построенном им доме. Но он по-прежнему стоит, на него льется губительный дождь авиабомб и горячая смола с городских стен, под ним разрываются мины, вокруг него – чума и иприт, он – живой колчан для копий и стрел, мишень, контртанк, газовый резервуар, перед ним – неприятель, позади – генерал. Бесчисленные руки ковали ему латы, тачали сапоги. Неисчислимые карманы наполнялись благодаря ему. Ему навстречу неслись исступленные крики на всех языках мира. Нет такого бога, который бы его не благословлял. Он одержим жгучим недугом терпения, источен неизлечимой болезнью бесчувственности.

Он сам говорит об этой необъяснимой болезни; она действительно труднообъяснима, и не медицина может ее объяснить. Что это за невероятное потрясение, что это за прилипчивая болезнь?

И сейчас еще, когда уже прошло много лет с тех пор, как я увидел его стоящим на базарной площади в Сиота, я не могу отделаться от мысли о нем. Неужели его болезнь так и нельзя излечить?»

Что поделаешь, в Европе такая мода: в Италии – карбонарии, в России – декабристы, во Франции – бонапартисты. 1830 год ознаменовался революционными выступлениями по всей Европе. 27 июля восстал Париж. Два дня баррикадных боев – и на королевских дворцах – флаг революции 1789 года. Началась революция в Бельгии, волнения в германских государствах.

Вот и поляки решили, что настал и их час. Настроены они были революционно, но планы у всех были разные. Одни требовали соблюдать русским царем конституцию 1815 года, другие – полной независимости, третьи заговорили о границах новой Польши.