Бунин, Дзержинский и Я

…Это была какая-то всеобщая эпидемия. Великий, загадочный ученый Никола Тесла в XX веке назовет это явление иначе – «отрицательным потенциалом в человечестве», который может возрастать до невиданных размеров и в одно мгновение стать всемогущим, всепроникающим элементом, от которого зависит наша жизнь и судьба. Несовершенство человека приводит к несовершенству общества, в котором он живет. Казалось бы, надо искать пути сведения этой злой силы к минимуму, ибо она не направлена в разумную сторону. Но нет, человек создает хаос, круша и стирая все прекрасное, что создал. И свою жизнь тоже. Поляки, как и затронутая мятежами Европа, тоже выбрали этот путь.

О смысле людских пороков

Офицер Главного штаба в заиндевевших санях со снежными комьями на полозьях нетерпеливо сбросил с плеч попону и, не обращая внимания на свиту, толпой стоявшую у парадного, стремительно вошел в дом. Недоумение еще не рассеялось, как на крыльце появился адъютант и бесстрастным голосом, как это обычно делают при чрезвычайных обстоятельствах люди, имеющие доступ к чрезвычайной секретности, сообщил:

– Господа! Его превосходительство распорядились полковым командирам, батальонным и ротным прибыть к шести часам…Велено не задерживаться.

В этот день из Петербурга в Тверь была доставлена депеша с приказом начальнику 1-й Уланской дивизии генерал-лейтенанту князю Хилкову подготовить дивизию к походу и выступить на Витебск – Вильно – Гродно. На сборы давалась неделя.

Вместе с официальными бумагами штабной офицер привез и любопытное свидетельство о разговоре Императора Николая I с гвардейцами в Инженерном замке, где офицер сам присутствовал. Император собрал гвардейцев в связи с Варшавским бунтом. Сообщение о происходящем в Царстве Польском офицеры встретили с негодованием и возмущением. Но Николай I эту горячность гвардейской молодежи остудил. Он просил офицерство не ненавидеть поляков: они, мол, наши братья, а в мятеже виновны злонамеренные люди.

Следующим днем началась работа с неурочными часами и ночными бдениями. Все, начиная от полковых командиров, батальонных, ротных, и кончая рядовыми, готовили снаряжение, обмундирование, ходовую часть, проверяли оружие, запасали провиант и фураж. Корнету Ла Гранжу эти хлопоты были не просто внове, – это была совершенно иная жизнь, которой он до этого не знал и в которой все должно быть совершенно добротно сделано и рассчитано до всякой мелочи. «Пансионский дядька за мной там ходить не будет», – думал Людвиг, наблюдая, как старослужащие собирают ранцы, подшивают шинели, чинят обувь, как снуют по деревням фуражиры, как досконально осматривают обмундирование фельдфебели.

– Лучше перекланяться, чем недокланяться, – без конца повторял генерал Хилков, проверяя подготовку к походу. В казарме он появлялся ни свет ни заря, так, чтобы низшие офицерские чины не успели залатать прорехи.

Утром в день выхода князь Хилков перед строем зачитал царский Манифест. Плотный, но не потерявший юношеской стройности, с завидными гусарскими усами и седеющими бакенбардами, в новом мундире с густыми золотыми эполетами, он был строгим и в то же время праздничным. Боевой генерал понимал, что выходить в дорогу, идти в дело с неопределенностью в душе, с тревожными мыслями отряд не должен. Его сейчас занимали именно эти интересы. И оттого он с ударением произнес слова царского Манифеста о том, что к полякам надо проявить правосудие без мщения, непоколебимость в борьбе за честь и пользу государства, без ненависти к ослепленным противникам…

Помолчал, осматривая строй, обвел взглядом самые дальние шеренги, будто выискивая очень важное и необходимое ему в этот момент, и чуть дрогнувшим голосом сказал:

– Не посрамим Отечество…

И широко, размашисто перекрестился, как бы осеняя и все войско:

– Будем молиться, что с Божьей помощью все уладится.

Людвиг с какой-то верой в добрый и счастливый исход предстоящего дела встретил эти слова, но тут сбоку услыхал:

– Вот кабы нам самим не оказаться ослепленными…Этих ослепленных я навиделся во французской войне…