Бунин, Дзержинский и Я

На мой взгляд, эти исполнители нам предложили лишь ту часть жизни, которая была им заказана пьесой. Смоктуновский же коснулся нутра жизни. Все первичное, земное, телесное, кровное, нервическое, чувственное и все небесное, духовное, нравственное нашего существования осветил он тайной своего искусства.

И каждый, кто это видел, угадывал и в себе микрокосм.

И еще. Создавая Маргаритова, не болел ли он памятью о своем пути, с его страстным и упрямым поиском счастливого случая, когда «дух и тело могут восставать и падать во прах»?

МХАТ, царственный и огромный, рухнул под напором новых живых страстей и разделился, ошибочно полагая, что он представляет дурной синтез противоречивых тенденций.

Смоктуновский остался с Ефремовым.

Мы никогда с ним на эту тему не говорили. Консервативному взгляду казалось, что раз уж такое случилось, то это в порядке вещей: старинное здание в старинном Камергерском переулке и старый забронзовевший режиссер Ефремов – все как положено актеру, которому тоже давно пора быть на портретах, подобных ермоловскому или шаляпинскому.

Но вот однажды подозвали к телефону, и я услышала вздрюченный, нервный, раздраженный голос человека, у которого душевное равновесие даже не на шаткой основе. Много хуже.

– Ухожу на пенсию – и все! – кричал Смоктуновский. – Акт смелый и гражданский. Возражать станете?

– Да нет, гражданский, – медленно начала я. – Но спешить исполнять его так уж надо?..

– А что же делать, скажите, дружочек, ни роздыхов, ни накопления сил, словно счетчик работает. Где это чувство, когда шел на спектакль как на праздник? Теперь даже лицо не гримируется и всякие плохие приметы мешают. Устал.

– Ну, конечно, это усталость. Посмотрите на календарь. Конец сезона. Апрель, весна, истощение сил.

– Ничему не могу радоваться. Это профессия наша такая, где, как на пляже, очень важно все и ничего не значит следующий миг. Я работаю, работаю честно. Не умею подхалимничать и делать что-то спустя рукава. А высокие завоевания должны быть и высоко отмечены. Нет, чтоб порадовать человека…

Не знала, что он имел в виду. И почему-то не спросила. Я пыталась сбить лишь эмоциональную, стрессовую волну, понимая, что некуда деваться человеку, избравшему столь уязвимую профессию.

– За месяц надо сделать «Дядю Ваню». Но у нас что ни спектакль – что это такое?! – все еще кричал он. – И «Дядя Ваня» – ужас! Прекрасная пьеса – и ни одной удачи. М. – ужас, ему мэнээсов играть. В. – только играние. Не знает Ефремов XIX века. Не так сказал: знает, но не чувствует. Да. Не чувствует.

– А молодые?

– А что молодые? Молодых должны готовить талантливые люди. А в ГИТИСе школы нет, духа нет, анархия. Чему научит Э.? Глаза таращить? Ну, есть Алла Березанцева…

Да, в этот раз все было плохо. Это был душевный сбой. Что-то заставило его изменить поведенческий стиль, потерять беззаботность элитарной фигуры, спокойствие театрального бога. Спокойствие потерял. Но богом и рабом театра остался.

– Приехал английский театр! Посмотрите обязательно! Шекспировская «Зимняя сказка» – чудо. А уж «В бурю» – театральное пиршество!

Альберт Эйнштейн считал душевное состояние, способствующее труду в искусстве, подобным чувству верующего или влюбленного.

А уж какие страсти полыхают в том и ином случае – мы знаем.

* * *

Смоктуновский философствовал: «Время, этот бесстрастный блюститель одного лишь – циклов, ритмов – продолжает свой мерный путь, жонглируя мирами в бескрайности Вселенной».

Один из его друзей обещал: «Смоктуновский будет жить долго и работать хорошо, он, уцелевший в страшной войне, сбереженный судьбою, удивительный художник».

Но Смоктуновского не стало. Он закончил утомительное и блестящее земное странствие. Как явление крупное, он будет изучен и рассмотрен всеми мыслимыми способами в искусстве и истории.

Но сегодня родные ему по цеху люди иногда даже не знают, где похоронен их великий сподвижник.

Есть ли театральные школы, студии, где изучают его мастерство?

И часто ли его вспоминают?..

Молодой актер из театра, где когда-то работал Смоктуновский, мне говорил: «Я человек верующий. Считаю, что с истечением отпущенного времени Бог положил нам уходить из жизни. Смоктуновский умер, потому что его время истекло. И это нормально, иначе все рвется, что слишком натягиваешь, и зияют жалкие стыдные жадные дыры. Коротка ли его жизнь – не знаю. Но поэты говорят, что чем вещь конечней, тем более заражена жизнью, эмоциями, радостью, состраданием. И еще. Представьте, играет сегодня Смоктуновский своих странных героев. Сегодня?! Для нового менталитета они уже не странные, а странненькие, синоним убогости, не Идиоты, а идиотики. Он пытался играть современных дельцов, каких-то мафиози. Плохо играл: спина по-рыцарски слишком прямая – в такую стреляют».

Я слушала его, но что-то в душе не могло смириться со смертью актера. Играл бы он еще короля Лира, Иосифа Аримафейского, Фауста, Арбенина, Христа… И умер бы библейским стариком на сцене, а не в санатории Герцена, где его не могли спасти…