Бунин. Жизнеописание

«Ведь Зуров по-настоящему терроризировал Веру Николаевну уже после смерти Ивана Алексеевича. Мне как-то не хотелось проникать в их отношения, но раза два-три Вера Николаевна мне на него жаловалась и показывала синяки от его побоев, прося поговорить с ним о его поведении. Когда же я стал очень осторожно говорить ему, что он должен с заботой относиться к Вере Николаевне, то Леонид Федорович с негодованием заметил: она должна обо мне заботиться, а она мне мешает работать своей болтовней по телефону; когда я выхожу утром, она не спрашивает, как я спал; к ней постоянно приходят разные люди и отрывают меня от моей литературной работы. А в общем-то Зуров ничего не писал и даже ничего не читал последнее время, а существовал на средства Буниных».

По затронутым здесь проблемам нами напечатана статья «Архив Бунина должен быть в России» в «Литературной газете» (1997, № 6, 12 февраля).

На изменение России к лучшему, когда можно было бы проще уладить дела с архивом, пока не было надежды, даже после смерти Сталина. Бунин это понимал:

«Вот наконец издох скот и зверь, обожравшийся кровью человеческой, а лучше ли будет при этом животном, каком-то Маленкове и Берии? Сперва, вероятно, будут некоторое время обманывать кое-какими послаблениями, улучшениями», — писал он Алданову 10 марта 1953 года.

Будь избавление от тирании — другими были бы и последние дни Бунина — осветились бы радостью.

Он все работал: писал новую книгу, о чем сообщал Вейнбауму 19 января 1953 года:

«…Хочу начать писать к 1954 году (пятидесятилетие со времени смерти) небольшую биографию (вместе со своими личными воспоминаниями) Чехова, с которым был столь близок, — книжку для издания на русском и на иностранных языках» ^[1105].

Здоровье ухудшалось. Вера Николаевна записала в дневнике 1 февраля 1952 года: «Ян очень ослабел, задыхается. Сегодня утром плакал, что не успел сделать, что надо» ^[1106].

Приближался последний для Ивана Алексеевича год — 1953-й. Он поражался мыслью, что «через некоторое очень малое время» его не будет, и судьбы «всего, всего» будут ему неизвестны. Это не страх смерти в житейском смысле слова. Бунину были чужды те, кто в страхе смерти цеплялся за жизнь, как толстовский Иван Ильич. Писатель противопоставил ему в рассказе «Худая трава» крестьянина Аверкия, который в свои последние дни не испытывает страха смерти: он живет воспоминаниями о счастье жизни и любви, возвышавшей его душу.

Бунин говорил о своем сходстве с Аверкием. Он развивает идею о мудрости жизни, — как эта идея выразилась в «Худой траве», — в рассказе о Петрарке «Прекраснейшая солнца». Лаура говорит: «…Не плачь обо мне, ибо дни мои через смерть стали вечны; в горнем свете навсегда раскрылись мои вежды, что, казалось, навсегда смежились на смертном моем ложе». Печальная повесть о Франческо и донне Лауре, дарующая людям просветление духа, — в отраду и назидание:

«…Смерть для души высокой есть лишь исход из темницы <…> она устрашает лишь тех, кои все счастье свое полагают в бедном земном мире» ^[1107].

Четвертого июля 1953 года Бунин, по словам жены, «чудесно прочитал Лермонтова „Выхожу один я на дорогу“, восхищаясь многими строками»; сказал: «И после таких поэтов — Есенин, Маяковский и т. д.» ^[1108].

Адамович вспоминает: «Помню его сначала в кресле, облаченного в теплый, широкий халат, еще веселого, говорливого, старающегося быть таким, как прежде, — хотя с первого взгляда было ясно и с каждым днем становилось яснее, что он уже далеко не тот и таким, как прежде, никогда не будет. Помню последний год или полтора: войдешь к нему, Иван Алексеевич лежит в постели, мертвенно бледный, как-то неестественно прямой, с закрытыми глазами, ничего не слыша, — пока Вера Николаевна нарочито громким, бодрым голосом не назовет имя гостя.

— Ян, к тебе такой-то… Ты что, спишь?

Бунин слабо поднимал руку, силился улыбнуться.

— А, это вы… садитесь, пожалуйста. Спасибо, что не забываете.

Было бы с моей стороны нелепо утверждать, что он радовался именно моим посещениям. Но, по-видимому, — и об этом мне не раз говорила Вера Николаевна, — я принадлежал к числу тех людей, разговор с которыми отвлекал его от тяжелых предсмертных мыслей. Боялся ли он смерти? Если до некоторой степени и боялся, — в чем я не уверен, — то страх этот был в его сознании заслонен другим чувством: острой тоской, глубокой скорбью об исчезновении жизни. К жизни он был страстно привязан, не мог примириться с мыслью, что ей настал конец. Никогда я с ним об этом, конечно, не говорил».

Бунин знал, что умирает, «представлял себе, — и даже иногда изображал, — как будет лежать в гробу, каков он будет в своем „смертном безобразии“ (его подлинные слова)» ^[1109].

Доктор В. М. Зёрнов пишет, что Иван Алексеевич «страдал эмфиземой и склерозом легких и прогрессивным ослаблением сердечной деятельности <…> Но, несмотря на свои болезни, на слабость, Иван Алексеевич до последних дней своей жизни сохранил свой острый ум, память, резкость и меткость суждений» ^[1110].