Бунт на «Кайне»

— Видите ли, должен сказать, мне было жаль его. Мне было чертовски обидно, что из-за его паники и ошибки, которую он допустил в результате, он сломал себе жизнь. Особенно обидно потому, что я знал о его желании сделать военно-морскую службу своей профессией. Я постарался, как мог, объяснить ему серьезность ошибки, которую он совершил. Я посоветовал передать команду мне, а я постараюсь в рапорте в самых осторожных и смягченных выражениях лишь упомянуть об инциденте.

— Что же он ответил?

— Ну, это вы сами видите. Он настоял на своем, и все закончилось военным трибуналом.

— Вы сказали, что вам было жаль Марика. А вас не беспокоило, как данный эпизод отразится на вашей собственной карьере?

— В конце концов, я знал, чем закончится медицинская экспертиза. Не скажу, чтобы я очень беспокоился.

— Вы не предлагали не докладывать командованию о происшедшем?

— Разумеется, нет. Я предлагал составить рапорт об инциденте, смягчив, как только можно, остроту ситуации.

— Как вы предполагали это сделать?

— Мне казалось, можно было найти смягчающие вину обстоятельства. В критической обстановке бывают случаи, когда младший офицер может потерять голову. К тому же под моим руководством он неплохо провел операцию по спасению членов команды затонувшего эсминца. Я рассчитывал, что, вновь передав мне командование, он этим признает свою ошибку. В тот момент это был для него единственный выход.

— Вы не предлагали ему не сообщать об инциденте?

— Что вы, это было невозможно! Ведь в журналах корабля были сделаны записи.

— Они были сделаны карандашом или напечатаны на пишущей машинке?

— Это не имеет никакого значения.

— Записи были сделаны карандашом, коммандер?

— Дайте вспомнить. Возможно. Да, записи в навигационном журнале и журнале вахтенного офицера всегда делаются карандашом. Не думаю, чтобы писарь мог печатать на машинке во время всей этой кутерьмы, которая тогда творилась.

— Вы не предлагали стереть сделанные карандашом записи об инциденте 18-го декабря и не упоминать о нем в донесении?

— Нет. Всякие подчистки в журналах запрещаются.

— Старший лейтенант Марик под присягой показал, коммандер, что вы сделали ему такое предложение. И не только это, вы просили его, и даже слезно просили стереть эти карандашные строчки, а за это обещали замять весь инцидент и не рапортовать о нем начальству.

— Это неправда, — спокойно, вежливым тоном ответил Квиг.

— Значит, в его показаниях нет ни грана правды?

— Это искажение всего, что я только что сказал, а я сказал правду.

— Вы отрицаете, что предлагали сделать подчистки в журнале и замолчать инцидент?

— Да, отрицаю самым решительным образом. Все это вымысел, так же как мои просьбы и слезы. Чудовищно!

— Вы обвиняете мистера Марика в лжесвидетельстве?

— Я ни в чем его не обвиняю. Он и так обвиняется кое в чем куда более серьезном. Вам еще и не то доведется услышать обо мне от мистера Марика, вот так.

— Не означает ли это, что кто-то из вас двоих говорит неправду о вашей беседе?

— По-видимому, так.

— И вы можете доказать, что это не вы?

— Все, что я могу сделать, это поставить свою безупречную восьмилетнюю службу на флоте против слов человека, которого судят за бунт.

— Следовательно, все, что мы имеем в данном случае — это слово Марика против вашего слова?

— К сожалению, в каюте кроме нас никого не было.

— Коммандер, вы рекомендовали коммодору на Улити позволить Марику отвести «Кайн» в пролив Лингайен?

— Я ждал этого вопроса. Да, рекомендовал.

— И это несмотря на то, что вы видели его, как вы выразились, в состоянии паники, совершающим грубую, роковую, можно сказать, ошибку?

— Я не рекомендовал его командиром тральщика. Коммодор объяснил мне ситуацию, сказал, как флоту нужны тральщики в тот момент, просил забыть о личных антипатиях. Я так и поступил. И Марик доказал, что я не напрасно столько труда вложил в его подготовку в качестве моего помощника. И даже если случится, что его оправдают, а я останусь с запятнанной репутацией до конца своей службы, я все равно буду считать, что поступил тогда правильно.

— И вы не опасались, что его опять охватит паника и он наделает ошибок? Только теперь за них могла бы заплатить жизнью команда «Кайна»?

— Как видите, он не наделал ошибок. С моей стороны это был взвешенный риск, и он оправдал себя.

— Коммандер, у Лингайена тральщик был атакован камикадзе, и тем не менее Марик привел судно обратно практически невредимым. Мог бы это сделать человек, охваченный паникой?

— Насколько я понимаю, это было рикошетирующее попадание, по сути, камикадзе промахнулся. Мне также известно, что Кифер отлично проявил себя в момент опасности. Кифер прекрасный офицер, лучший на судне. Я полагался на него больше, чем на Марика.

— Коммандер Квиг, вы когда-нибудь получали сумму в сто десять долларов от лейтенанта Кейта?

— Может быть. Я так сразу не могу вспомнить.

— Он показал, что получали.

— Получал? Когда это было?

Когда пропал ваш ящик при разгрузке в Сан-Франциско. Он признал, что это произошло по его вине и возместил вам стоимость потери.