Бунт на продажу. Как контркультура создает новую культуру потребления

Таким образом, дело об Унабомбере заставило многих людей задуматься над вопросом, который партизаны контркультурной критики десятилетиями старательно обходили. Где граница между правонарушением и патологией? В какой момент нестандартное мышление переходит в психическую болезнь? Какова разница между антисоциальным поведением и бунтом против общества? В какой момент альтернативное движение низводится до простого сумасбродства?

* * *

Каждое радикальное политическое движение привлекает определенное число сумасбродов и просто неудачников. Однако похоже, что движениям контркультурного толка достается особенно много подобных личностей — от секты Джима Джонса и «семьи» Чарльза Мэнсона до «Нации ислама» и «Общества по уничтожению мужчин». Казалось, будто радикалы 1960-х были особенно восприимчивы к упоительным звукам, несшимся из уст экстремалов и безумцев. Книга «Утро магов», уфология, античная теория богов и космоса, ритуалы друидов, поиски Атлантиды, теософия, саентология, розенкрейцеры — казалось, нет пределов доверчивости бунтарей от контркультуры.

Объяснение этому найти несложно. По-видимому, контркультурное движение привлекает на свою сторону не больше сумасбродов, чем любое другое, но оно плохо приспособлено для обуздания примкнувших сумасбродов. А все дело в том, что критика контркультурного толка отрицает разницу между девиантным поведением и диссидентством. Поскольку вся культура в целом считается репрессивной системой, любой человек, нарушающий любые правила по любой причине, может заявить о проведении акции сопротивления. Кроме того, любой, кто критикует такие заявления, будет автоматически атакован как очередная марионетка системы, еще один фашист, стремящийся навязать правила бунтующему индивиду.

По этой причине контркультура всегда отличалась тенденцией к романтизации преступности. Как видно из фильмов, подобных «Бонни и Клайду» или «Американскому психопату», критики контркультурного толка всегда испытывали соблазн переосмыслить воровство, похищения людей и убийства и рассматривать их как формы критики общества, придав им интеллектуальный характер. Карательные законы США в отношении наркотиков усиливали эту тенденцию. Было легко понять, что перекупщики кокаина в фильме «Беспечный ездок» наносят удар по системе ради свободы, так почему бы не увидеть «борцов» в Мики и Мэллори из фильма «Прирожденные убийцы»? Прошло немного времени, прежде чем появились люди, утверждающие, что бойня в школе «Колумбина» в 1999 году представляла собой критику массовой системы образования. (Дилан Клеболд и Эрик Харрис отказались мириться с тиранией школьных громил и учителей!) Лорена Боббитт сделала феминистское заявление. (Она отказалась быть жертвой!) Мумиа Абу-Джамал сопротивлялся полицейским-расистам. (Борись с властями!) И конечно, О. Дж. Симпсона коварно подставили.

В каждом из этих случаев ординарные (а порой экстраординарные) преступления подвергались политической интерпретации, а затем преподносились как акции протеста против системы. Эталон такой интерпретационной стратегии был создан в конце 1960-х. Это становится ясным из снисходительного отношения к бесчинствам байкеров из организации «Ангелы ада» (что привело к катастрофе во время выступления группы The Rolling Stones на фестивале в Алтамонте в 1969 году). Гораздо большую политическую значимость имела реакция общественности на бунты, охватившие сотни негритянских кварталов (особенно в Уоттсе и Детройте) в конце 1960-х. Среди белых радикалов эти бесчинства рассматривались как всего лишь продолжение борьбы за гражданские права. Утверждалось, что под руководством Мартина Лютера Кинга чернокожие пытались протестовать мирным путем, но перемены наступали слишком медленно. Когда разочарование усугубилось, афроамериканцы пошли за более радикальными лидерами — такими как Малькольм Икс и Стокли Кармайкл. И они начали выражать свой протест более жестокими способами — через бунты. Таким образом, беспорядки в Уоттсе, по словам активистов движения за гражданские права, показали, что чернокожие американцы отказались «смирно следовать в газовые камеры». Их действия были реакцией на «жуткую безработицу и отчаяние, царящие в гетто».

Такое объяснение было впоследствии канонизировано рядом кинематографистов, в том числе Спайком Ли. Проблема в том, что у него отсутствует эмпирическая основа. Например, во время ужасных беспорядков в Детройте автомобильная индустрия процветала и безработица среди темнокожих жителей этого города составляла всего около 3,5 %. Доходы среднестатистической негритянской семьи были всего на 6 % ниже доходов белых семей, а процент чернокожих жителей этого города, имевших собственные дома, был самым высоким в стране. Картины детройтского гетто, с которыми все мы теперь хорошо знакомы — мили пустых автостоянок и брошенные дома — были последствием бунтов, а не их причиной.