Бунт невостребованного праха

Дед перебрал в памяти всех своих родственников. Ни Бронштейнов, ни Бернштейнов среди них не имелось. Вообще среди его знакомых иностранцев не значилось, как, впрочем, не значилось среди соплеменников людей, могущих облагодетельствовать его, что-то, кроме головной боли, ему завещать. Но все равно старик возгордился и ждал миллион. Хотя и без того уже давно и, похоже, до конца своих дней был уже миллионером. Недаром говорят: старость не радость. Да, не радость, но светлое будущее всего человечества. И ему вот на старости пофартило - миллионером заделался. Правда, миллионы те были заячьи, и на каждый из них выходило совсем не по зайцу даже, всего лишь по пять булок хлеба. Но тут уж нарекать не приходилось: что всем, то и бабиному внуку. Теперь же с неожиданно привалившим наследством старик рассчитывал стать единственным и подлинным на всю округу миллионером - долларовым, марочным и, пусть его, даже шекельным. Вместе со старухой приготовился к грядущим изменениям в жизни, может, даже к измене родине, к дальней дороге за получением долларов, марок и шекелей. В их хозяйстве и шекели пригодятся. Но ехать за наследством оказалось далеко не надо. И транспорт только отечественный, и даже старику по карману. Хочешь - по железной дороге, не хочешь - автобусом, а можно и по реке, вот только самолетом, как планировал старик, нельзя. Не было в их деревне аэродрома, как, впрочем, и железной дороги и большой судоходной реки. Но чтобы до конца остаться верным глуповатой печальной правде, нельзя обойти молчанием тот факт, что в свое время предполагалось в их деревне и строительство судоходного канала, а на выгоне за деревней - и аэродрома. А все объяснялось тем, что рыбхоз был в их деревне, еще при царе и при помещиках созданный. И рыбы было, хоть поля удобряй. И везли ее соответственно туда, где имелся на нее спрос. А где же это у нас на рыбу спроса нету, специально праздничные для нее, рыбные дни определили. Рыба она и в океане, и в ресторане, и в пивнушке остается рыбой. И директор рыбхоза на добрую тысячу с гаком километров был одним из самых уважаемых людей, как сегодня вертикальщик-губернатор. Потому и возжелал заиметь свой аэродром, чтобы как в своей вотчине властвовать на зависимой от его благодеяний территории, чтобы он и к нему только самолетом летали. И было бы так. Получила б деревня аэродром. Только тут в стране началась перестройка. А один раз перестроиться, известно всем, то же самое, что три раза сгореть. Что и случилось с рыбхозом. Под перестройку столько закуси понадобилось, что вызвали омон охранять рыбу, рыбхозовские пруды. Тот омон произвел такой шмон, что от рыбы, как в Бобринце от Троцкого, и знака не осталось. Рыбхоз не то что аэродрома - собачьей будки построить был не в состоянии. Но это уже отдельная история, иной эпохи, иных людей и времен. А в дни, когда вершилась история наша, автобусы из райцентра в деревню ходили только раз в неделю. Поэтому старик выправился в дорогу пешком. Очень уж нетерпеливый, прямо-таки заводной был. Ждать очередного автобуса - терять аж пять дней. За это время инюрколлегия могла такой фортель сотворить, отписать его законное наследство кому-нибудь более законному.

Где на своих двух, где на попутной машине страник в один день оказался у цели. И проклял все на свете. Он уже развесил губу, жаркий летний день и дорога способствовали этому: а вдруг да нашелся благодетель, вспомнил о нем и его заветной мечте. О его космическом проекте. И на старости лет в конце жизни все и свершится. Невозможное сбудется. Получит завещанное Штейнами и...

Но, как опять же говорят, бедному жениться - ночь коротка. Удивительнейшее наследство досталось старику. Ему была завещана одноглазая, на добрую сотню лет старше его коза. Берта Соломоновна, память же у заведующей архивом, осчастливила перед отъездом на историческую родину, на землю обетованную.

- Ну и шуточки же у наших евреев, - только и нашелся что сказать старик и от наследства отказался наотрез в пользу государства или новых хозяев, что поселились в избе Берты Соломоновны. Но и государство, и новые хозяева, кстати, белорусы, оказались умнее его. Козу, лишь только наследник поравнялся с палисадником Берты Соломоновны, через заранее открытые ворота сразу же вытолкнули навстречу ему. Та было уперлась, заупрямилась, не желая покидать своего жилища. Но закон есть закон, даже если он касается козы. И он был исполнен неукоснительно. Старик получил свое наследство. И нарекать, жаловаться было не на что и некому. Как только старик оказался наедине с козой, все мгновенно ретировались, как сквозь землю провалились. Улица и весь белый свет словно вымерли.

- Ну, что, козлина, делать будем? - спросил старик у козы и не больно, но все же пнул ее. Коза горестно вздохнула. Если бы заблеяла, бросилась прочь, он бы тоже руки в ноги и к себе в деревеньку, к своей старухе зализывать раны. Но тут столько тоски, почти человеческое, а может, истинно животное отчаяние. Самому завыть в пору или в петлю головой.