Бунт пупсиков

К тому времени совсем уже наступила ночь. За завитым виноградом окном вращал прожектором маяк, гремела музыка и лопались салюты. Папа закрыл окно, и все лишние звуки исчезли.

– Отец, иди сюда! – позвал из соседней комнаты Петя. – Они, кажется, кого-то режут!

– Кого?

Все кинулись к Пете. Петя стоял с биноклем и смотрел на блочную четырехэтажку, которая была от них совсем недалеко. Самое большее – через два ряда малоэтажных домиков. Все ее окна были темными или если горели, то тускло-желтыми, обычными, кроме верхнего этажа, залитого ярко-голубым, почти потусторонним светом. Видно было, как за средним из окон медленно, как влекомые сквозняком тени, проплывают фигуры и собираются в центре. Выглядело это зловеще.

Папа отобрал у Пети бинокль и рассмотрел, что все фигуры, кроме двух, в синих халатах.

– Там, похоже, больница, а верхний этаж – хирургия. Или, может, реанимация – потому что где еще ночью будут операции делать?

– Мои нервы этого не выдержат! Мы будем тут жить, а они там будут кого-то кромсать! – жалобно сказала мама.

– Memento mori![1] Молиться будет проще. Ты Риту собираешься укладывать? – спросил папа.

Мама озабоченно посмотрела на Риту, которая, монотонно ноя, уже свисала с ее плеча как шарфик, и согласилась сойти с ума немного позднее.

– Все! Объявляю ночь! – сказал папа и задернул штору.

Больница сразу исчезла. И синие халаты, залитые потусторонним светом. Все лишнее исчезло.

Мама отправилась укладывать Риту. Петя заперся у себя в комнате и принялся подбирать пароль к соседскому Wi-Fi. При этом он демонически хохотал и стучал локтями по столешнице. Вика расправляла простыню и стонала, что возле подушки складка, а матрас топорщится.

– Крысой брошу! – серьезно предупредила Катя, менявшая клетки.

Перед тем как забраться на верхний ярус кровати, Алена отправилась в ванную и набрала в таз воды. Этот таз она принесла в комнату и поставила под кровать. Дети наблюдали за установкой таза довольно ехидно, но помалкивали, а Костя даже шел рядом с Аленой и, помогая ей, придерживал таз правой рукой.

Все знали, что ночью к Алене прилетает невидимый дракон и пьет из таза воду. Если забыть и воду в тазу не поставить, дракон обязательно умрет, потому что драконам надо очень много пить. Они, как известно, горячие, а вода их остужает. Однажды, года два назад, Петя решил пошутить. Он бросил в таз шипучую таблетку аспирина и заявил, что это отравленная таблетка и что дракон теперь обязательно подохнет.

И хотя воду в тазу потом сто раз поменяли, Алена проплакала всю ночь и успокоилась только в восемь утра. С тех пор ее дракона никто не трогал и на его воду никто не покушался. Только Катя изредка решалась пустить в таз красноухую черепаху Мафию, которая хотя и пожирала все живое, однако дракону, как огнедышащему, была не опасна.

Позаботившись о драконе, Алена забралась в кровать. Папа лег на свободную кровать под Аленой. К нему сразу пришли Костя и Саша, пару раз для порядка пнули друг друга и подоткнулись один под правый папин бок, а другой под левый. Держать их нужно было абсолютно одинаково, и голова каждого должна была быть строго на уровне папиной подмышки, иначе начиналась дикая ревность.

– Расскажи сказку! – потребовала Алена.

– Я хочу спать! – возмутился папа.

– Ты вчера спал! Саша и Костя, орите: «Сказку!» – велела сверху Алена.

– Сказку, сказку! – закричали Костя и Саша, которые делали все, что им велела Алена, за исключением тех случаев, когда это было им невыгодно.

Папа приподнял голову и почесал свой лоб о лоб Кости, потому что руки у него были заняты.

– Ну хорошо, – сказал он, начиная сочинять на ходу. – Ну, в общем, жила-была девочка. Звали ее Оляляка.

Папа говорил вялым голосом, то и дело зевая, а Алена следила, чтобы он не уснул, потому что когда папа засыпал хотя бы на тридцать секунд, у него перегружался процессор и он забывал сказку, которую рассказывал до этого. Тогда дети расталкивали его и спрашивали: а что дальше?

– А? Ну как что? Ежик пошел дальше! – наугад отвечал папа.

– Ты же сказал, что ежик умер!

– Что, правда, что ли? И вы поверили? Надо читать между строк, прозревая тайный замысел автора! Ну значит, он съел волшебный гриб. Или это был ежик-зомби!

Услышав, что девочку звали Оляляка, Алена свесилась с кровати и осветила папу фонариком из телефона.

– Как-как ее звали? – подозрительно спросила она. Алена терпеть не могла, когда героев называли ее именем. Папа же, зная это, любил ее поддразнивать.

– Ну пусть не Оляляка, пусть Олюлюка! – исправился папа.

– Это точно не я?

– Ты конечно! Кто же еще? – сказала со своего шкафа Катя.

– Не я! Не я!

– Ну не ты так не ты! – уступил папа. – Мало ли на свете Олюлюк! Одним словом, Олюлюка (не ты, не ты!) шла по улице. Видит – грязное, развалившееся пальто, мокрое такое, противное, но с новыми блестящими пуговицами! Олюлюке жалко стало пуговиц. Она их отпорола маникюрными ножницами и забрала с собой.

– А откуда она взяла маникюрные ножницы? Что, прямо с собой таскала? – опять влезла Катя, которой нравилось создавать папе литературные проблемы.