Бунтарь

— Эй, ребы! Ловите свинцовую пилюльку! — нервно хохотнул боец, нажимая на спуск.

— Они тебя не слышат, Джек. У пушек бас громче твоего!

— Билли, ты там как, жив?

Пули Минье имели полое донце, края которого при выстреле пороховыми газами отгибало, загоняя в нарезы ствола, за счёт чего достигалась высокая точность. Предполагалось, что при этом из нарезов вычищался пороховой нагар, но теория теорией, а на практике после десятка-другого выстрелов загонять пулю Минье в ствол становилось сущей мукой.

— Иисусе! Близко-то как пролетела!

— А ты не кланяйся, Робби. Раз твои уши тебе о ней доложили, значит, не по твою душу она.

— Ещё пилюлька, ребы!

— Патроны есть? Поделись, кому не жалко!

Их выдержка, пусть и напускная, отрезвила Джеймса. Он прибился к одной из групп. Командующий сейчас полком офицер начал день лейтенантом. Он орал, чтобы массачусетцы наступали, и они наступали. Два конфедератских шестифунтовика ударили по ним с фланга ближней картечью. Два смерча ружейных пуль с рваными кусками металлических картузов напитали грунт свежей кровью, и массачусетцы не устояли. Джеймс перезарядил пистолет. Враги были совсем близко. Капитан видел их чумазые физиономии с чётко выделявшимися белками глаз, видел рубахи под расстёгнутыми мундирами. Видел, как один бунтовщик упал, схватившись за колено. Видел офицера с роскошными чёрными усищами. Мундир офицера на миг распахнулся, и Джеймс заметил, что форменные брюки южанина подпоясаны обычной верёвкой. Капитан прицелился в офицера, выстрелил. Попал или нет, так и не понял: дым помешал.

Пушки конфедератов плевались огнём, подскакивали, откатывались, с шипеньем принимали в жерла банники, затем заряды, вновь плевались огнём и дымом. Дым заволакивал всё, подобно туману над Нантакетом. С правого фланга армии подвозили новые орудия. Борегар спешил закрепить успех, достигнутый (на этот счёт он иллюзий не питал) не продуманностью плана командующего южан, а неожиданным мужеством фермеров, студентов, приказчиков, устоявших под напором северной армии, а теперь перешедших в атаку сами по всему фронту импровизированной линии обороны Джексона.

Генерал Джозеф Джонстон сумел перехитрить северян, стерёгших его у долины Шенандоа, и привёл свою армию к Манассасу, усилив войско Борегара. Джонстон по званию был старше француза, но счёл для себя невозможным перехватывать у того бразды правления. Во-первых, местность тот знал лучше, во-вторых, это была битва Борегара. От сражения Джонстон, впрочем, не самоустранился, держал руку на пульсе событий, готовый в случае, если Борегара убьют или ранят, возглавить войска и докончить дело. Поговорив с очевидцами, Джонстон восстановил ход битвы: северяне опередили Борегара с наступлением; мало того, они атаковали не там, где ожидал командующий Юга, и победили бы, если бы у них на пути не встал невзрачный каролинец Натан Эванс с горсткой бойцов. Разыскав полковника Эванса, генерал Джонстон горячо поблагодарил его. Когда Джонстон ехал обратно, он наткнулся на поляну, где лежал Вашингтон Фальконер с подложенным под плечи седлом, забинтованным торсом и правой рукой на окровавленной перевязи.

Генерал натянул поводья около раненого:

— Вы — Фальконер, не так ли?

Вашингтон Фальконер поднял голову. Он видел сиянье золотого шитья, но рассмотреть лицо всадника не давало солнце.

— Да. — осторожно подтвердил полковник, мысленно подбирая доводы, оправдывающие разгром Легиона.

— Я — Джозеф Джонстон. Мы встречались в Ричмонде четыре месяца назад, а в прошлом году обедали в доме Джетро Сандерса.

— Конечно, конечно, сэр, — вежливо сказал Фальконер, про себя отмечая дружелюбный, не очень вяжущийся с ожидаемым разносом, тон генерала.

— Вы, должно быть, скверно себя чувствуете? Рана тяжелая?

— Пустяки, сэр. Шесть недель, и я вновь на коне, — бодро ответил Фальконер.

Он окончательно уверился, что Джонстон не собирается осыпать его упрёками. Полковник не был дураком, и сознавал: главный виновник нынешнего плачевного состояния Легиона, из-за которого приказ Борегара остался не исполнен, — он, Фальконер. Именно его отсутствие (а оно может быть истолковано, как пренебрежение долгом) сделало возможными и предательский финт Старбака, и безрассудное самоуправство Бёрда. Однако Джонстон не намерен его распекать… Может, пренебрежения долгом никто не заметил?

— Если бы не ваше самопожертвование, — продолжал генерал, а Фальконер не верил ушам своим, — мы проиграли бы сражение ещё два часа назад. Благодарение Господу, что вы оказались рядом с Эвансом решающую для Конфедерации минуту.

Фальконер открыл рот, не нашёлся, что сказать, и закрыл его.

— Северяне перехитрили Борегара. Он считал, что они предпримут атаку на нашем правом фланге, а мошенники собирались застать нас врасплох, обойдя слева. Ваша храбрость сорвала их коварный замысел и спасла Юг. — Джонстон был педантом, посвятившим жизнь военной службе, и его похвала стоила многого, — Кстати, Эванс с искренним уважением отзывался о вас, Фальконер.