Бунтарь

— Утром ещё.

— Как она?

— Ей лучше.

— Ей всегда лучше, когда я далеко. — вымученно улыбнулся Фальконер, — А это палатки для штабистов.

В отличие от ротных колоколообразных шатров, палатки штаба были прямоугольными в плане, каждая с полотняной выстилкой пола, походными койками, складными стульями, тазиком для умывания, кувшином и разборным столом.

— Эта моя. — указал сыну полковник на первую палатку, — Следующая — майора Пилхэма. Третья отведена Ридли с Птичкой-Дятлом, а четвёртая — твоя с Натом. Доволен?

Адам, как и Ридли, стал капитаном. Старбак же получил самое низшее офицерское звание — второго лейтенанта. Они трое формировали то, что полковник именовал своим «корпусом адъютантов». Предполагалось, что трое молодых офицеров будут развозить приказы полковника на поле боя, заодно, как выразился Фальконер, служа его «глазами и ушами».

Кроме десяти пехотных рот и штаба Легион включал в себя музыкантов, лазарет, пятьдесят конных разведчиков с капитаном во главе и два бронзовых гладкоствольных шестифунтовика, произведённых лет двадцать назад и спасённых Фальконером от переплавки по моральной устарелости.

— Разве они не замечательные? — блестя глазами, осведомился у сына Фальконер.

Выглядели пушки нарядно. Всё, что могло быть надраено, было надраено; всё, что могло быть покрашено или отлакировано — было покрашено или отлакировано. Нарядность, впрочем, не помогала — ярким солнечным днём здесь, в центре мирной суеты пусть и военного лагеря, орудия казались пришельцами с другой планеты, планеты смерти и разрушения.

— Не последнее слово техники, конечно. — сожалеюще сказал Фальконер, — Но страху на янки они нагнать смогут. Да, Пилхэм?

— Если у нас будут к ним боеприпасы. — с сомнением произнёс сопровождавший полковника в экскурсии по лагерю майор.

— Будут! — с возвращением Адама Фальконер вновь обрёл свой обычный оптимизм, — Итен пришлёт!

Пилхэм веру полковника в снабженческие таланты Ридли разделять не спешил:

— Пока не прислал.

Статный, сухопарый майор Александр Пилхэм, как успел ещё до рейда убедиться Старбак, в отличие от Фальконера на жизнь взирал весьма мрачно. Подождав, пока занятый сыном полковник окажется вне пределов слышимости, майор буркнул Старбаку:

— Лучше, коль вовсе не пришлёт. Заряд не рассчитаешь — стволы разорвёт. Да мало ли нюансов? Артиллерия, лейтенант Старбак, не для любителей. — он посопел и спросил, — Рейд не удался?

— Увы, сэр.

— Мерфи мне рассказал. — Пилхэм покачал головой, словно говоря, что ничего другого от подобной авантюры и не ожидал.

Одет он был в свою старую форму времён войны 1812 года: галуны выцветшего синего мундира обтрепались, позолота на пуговицах облупилась, а кожа носимых крест-накрест ремней местами потрескалась, как земля в засуху. Майор недовольно покосился на оркестр, репетирующий в тени палатки для совещаний. Играли музыканты «Мою Мэри-Энн».

— Мэри-Энн, Мэри-Энн, Мэри-Энн… Всю неделю одна Мэри-Энн. — угрюмо проворчал Пилхэм, — Может, они надеются, что в бою янки при первых звуках зажмут уши и кинутся наутёк, только бы не слышать этой дурацкой песенки?

— А мне нравится.

— Услышишь её в сотый раз — разонравится. Марши надо репетировать, а не дешёвые мотивчики. С другой стороны — зачем? Марши нужны для муштры, а её у нас хорошо, если часа четыре в день наберётся. А надо двадцать! Но полковнику попробуй-втолкуй. Янки же время тратят не на бейсбол.

Пилхэм, который, как и Труслоу, жевал табак, закончил фразу смачным плевком. Как и большинство вступивших в Легион ветеранов прошлых войн, Пилхэм был непоколебимо убеждён в необходимости шагистики. Но Фальконер упёрся и ни за что на свете не желал делать из скованного единым патриотическим порывом Легиона набор заводных солдатиков.

— Подожди, нюхнёшь пороху… — хмуро бормотал Пилхэм, глядя в спину разливавшегося перед сыном соловьём Фальконера, — Узнаешь, зачем нужна муштра до седьмого пота.

А что Натаниэль узнает, когда нюхнёт пороху? Когда «увидит слона»? Страх сковал на миг тело, но постыдное малодушие прогнала идущее не от сердца, а от разума твёрдое намерение не струсить, устоять во что бы то ни стало. Решимость тут же растаяла, как дым, едва он подумал, что, в сущности, понятия не имеет, что люди испытывают в бою, и чему в самих себе им приходится противостоять. Одновременно с этим калейдоскопом чувств его раздирали два разнонаправленных желания: желание скорее пойти в свою первую битву и желание никогда в неё не ходить.

К другу подъехал Адам, которого счастливый отец, наконец, отпустил от себя:

— Ну, что? К реке, поплаваем?

— «Поплаваем»? — поднял бровь Старбак.

Похоже, у друга появилось новое необычное увлечение.

— Тебе это тоже будет полезно! — подтвердил подозрение Натаниэля Адам, — Один доктор считает, что бултыхание в воде продлевает жизнь!

— Чушь!

— Догоняй! — Адам дал коню шпоры и умчался.