Бунтарка и Хозяин Стужи

Оказывается, брак Снежного и Солнечной, их притяжение — самое сильное. До войны такой союз считался благословенным и нерушимым, потому что помимо чувств пару объединяла такая разная, но сильная магия, а дети, рожденные в таком союзе, сочетали в себе обе стихии и становились особенно одаренными. Увы, подобное притяжение было крайне редким, зачастую магия снежная отторгала магию солнечную и наоборот. Но если они находили единение, такие узы были нерушимы.

Была и обратная сторона этой связи: зависимость и «питание» от солнечной магии. Эрцгерцог злоупотребил тем, что могло стать самой большей силой — единством и счастьем, которые могли бы у него быть, и использовал маму, как свою подпитку, чтобы становиться сильнее.

— Мы ошиблись, Оллина. — Я как сейчас помню этот разговор и слезы в глазах бабушки, прямо там, на балу. — Как же жестоко мы ошиблись… Скажи, ты сможешь нас простить?

Тогда было много слез и столько же много счастья. Мама на балу действительно не задержалась, но не задержалась вместе с родными, почетные гости очень быстро покинули празднество вместе с дочерью, и, как я потом узнала, проговорили всю ночь. Они действительно были искренне счастливы, что снова ее обрели, но еще больше — что обрели нас. И я, и Фабиан сразу стали наследниками дочери князя Фолькона, а уж сколько нам дарили подарков… Мне кажется, дед с бабушкой решили завалить нас подарками за все упущенные годы. Я же была просто счастлива их любви и вниманию, еще больше — тому, как они приняли мою маму и ее любовь с отцом.

Пробыли они в Эрнхейме недолго, около недели, и было решено, что до моей свадьбы мама с Фабианом останутся в Драэре, а после поедут в Фолькон. Туда же собирались и мы с Хьяртаном в свадебное путешествие, на самое-самое теплое и красивое Бирюзовое море.

Сейчас, вспоминая все это, я с трудом сдержала слезы счастья. Волноваться как-то сразу перехотелось, и я порывисто обняла маму.

— Спасибо, — выдохнула искренне.

— За что, доченька?

— За то, что нашла нужные слова. За то, что ты рядом со мной…

Этот день и правда никогда не был бы таким без моей мамы. Никогда не стал бы настолько нежным, настолько ярким, исполненным волнительного предвкушения… Конечно, когда я садилась в карету, что должна была пройти сквозь портал и выехать уже на центральной площади столицы, у главного храма, я все равно волновалась. Понравится ли Хьяртану платье? А я в нем?

Нашла о чем волноваться! Но ведь волновалась же.

Платье — это, пожалуй, то единственное, что он не видел перед свадьбой. Платье и меня в нем, потому что все остальное контролировал: по его мнению, наша свадьба должна была быть идеальной.

— Самая прекрасная женщина в мире заслуживает самой прекрасной свадьбы, — сказал он, когда я призналась, что меня бы устроила тихая церемония в кругу семьи. Разумеется, я понимала, что королевская свадьба такой быть не может, но меня бы правда устроила. На нашей же только приглашенных было пятьсот человек, включая почти всю знать Драэра и Фолькона.

К алтарю меня вел дед. Между застывших в рядах гостей, глядящих на меня, под органную музыку, по лепесткам, которые разбрасывали маленькие красавицы в белоснежных платьицах. Я же едва себя чувствовала, глядя на Хьяртана. Самый прекрасный в мире мужчина в военной форме, невероятно красивый, застыл у алтаря, дожидаясь меня. Кажется, я выдохнула только когда наши пальцы соприкоснулись, а он произнес:

— Ты прекрасна, моя бунтарка.

Даже если бы он этого не сказал, я бы почувствовала, а не почувствовала — так увидела бы. Восхищение и любовь в его глазах были сродни моим, и они согревали меня так, как не могло согреть бы даже самое сильное пламя. Мой Снежный и стал для меня тем пламенем, как бы парадоксально это ни звучало. Тем самым огнем, от которого я вспыхивала, словно факел, стоило нашим взглядам столкнуться, а губам соединиться в поцелуе.

Как сейчас, когда его пальцы нежно скользнули по моим, надевая на палец кольцо, а мои, чуть дрожа, по его.

— Объявляю вас мужем и женой! — торжественно произнес верховный служитель Богини-матери. — Можете поцеловать невесту.

Когда он откинул фату и коснулся губами моих губ — в уже совершенно ином, окончательно присваивающем, властном поцелуе, говорящем: «Моя навсегда», мир перед глазами поплыл, а кровь превратилась в жидкий огонь. Этот жидкий огонь заставлял меня гореть весь оставшийся день — и на праздничном обеде, когда за нас произносили многочисленные тосты, и во время нашего первого открывающего танца, когда наши пальцы едва соприкоснулись, а меня словно ударило магией, от центра ладони до самого сердца.

Это чувство, ни с чем не сравнимое, набирало силу весь вечер, грозя меня испепелить или заставить вспыхнуть костром на глазах у всех. Судя по взглядам — голодным, острым, пламенным, которые я ловила от Хьяртана, он чувствовал то же самое. Поэтому мы покинули праздник чуть раньше остальных, когда направились знакомыми уже коридорами в его покои, оставив за спиной праздничную суету, подарки, поздравления, счастливые лица, объятия (так крепко Хьяртан, кажется, еще никогда меня не обнимал).