Буратино - правда и вымысел. Часть 3. Чугунные крылья Икара

— А что так? Хворый, что ли? — спросил хулиганистого типа ладно сбитый пацан, чернявый такой.

— Не то чтобы хворый, — пояснил сторож, — просто на должности я. А должность у меня ответственная.

— Это какая у тебя должность, по кустам лежать, что ли? — не отставал хулиган.

— Не, я сторож. Сторож угольного хранилища, — пояснил Гальдини важно.

— А-а, — многозначительно сказал чернявый, — а где же тот уголь, который ты охраняешь? Я что-то поблизости его не вижу.

— А уголь там, — Паскуале с опаской покосился на второго здоровенного громилу и рукой махнул в сторону угольного завода. — Там, за горой.

— Чего это я не пойму тебя, мил человек, — сказал молодой хулиган, — какая-то неувязочка получается. Уголь у тебя там, а охраняешь ты его почему-то здесь. Пойдём-ка с нами, дружок, выпьем, погутарим об угле да о собаках.

— С радостью бы, да не могу, вдруг начальство хватится, а меня на месте нет.

— Да не ломайся ты, пошли.

— Нет, извиняйте от всей, так сказать, души, но не имею возможности. В следующий раз — оно конечно же, отчего не потолковать с умным человеком, а сейчас, ну никак. Вот…

Он не договорил, кувалдоподобный кулак громилы оборвал его на полуслове, врезавшись ему под дых.

— Упрямствуешь, дядя, — произнёс пацан. — Это зря, видать, обидеть хочешь.

— Да помилуй Бог, — просипел сторож, опускаясь на землю.

— Некрасиво, мы к тебе всем сердцем, а ты вон как, без уважения, даже грубо к нам.

— Помилуй Бог, — едва отдышавшись, произнёс сторож. — Я с полной душой, раз такое дело. Вижу, люди вы умные, вежливые даже, вот я и думаю уже, что же не пойти, раз по добру просят, хлебосольно.

— Вот и славно, только ты давай без фокусов. И не вздумай бежать, а то во, — хулиган показал сторожу обрез, от чего тому стало совсем невесело. И пожалел сторож, что пошёл на зов северного ветра.

Они втроём устроились за сараем в теньке и под гудение агрегата за дощатой стеной стали вести беседу. Хулиганистый пацан начал разговор с того, что достал стакан и бутылку водки, наполнил его до краёв и спросил:

— А как же ты, мил человек, попал сюда, каким ветром тебя сюда принесло? Может, ты подосланный?

— Да помилуйте, господа хорошие. Никто меня не подсылал, сам я пришёл с Жучкой. Гуляли себе, гуляли, глядь, а тут вы. А у меня как назло спину прихватило, я ей и говорю…

— Кому? — спросил хулиган.

— Что кому? — не понял сторож.

— Кому говоришь? С тобой ведь одна собака была.

— Так собаке и говорю, я ней всё время разговариваю от скудности общения. У нас ведь, сторожей, работа, что ни говори, лирическая, даже скучная. Поговорить не с кем, вот я с Жучкой и разговариваю.

— Значит, с Жучкой, — уточнил пацан.

— Ну да, с нею. Вы не смотрите, что она вида такого подлого. У нас на угольном складе чистым быть никто возможности не имеет в виду угольной пыли. А собака хоть и грязная, но ума просто нечеловеческого, ужас как умна. Иной раз говорю: «Жучка, кошка!». И ухом не поведёт, а стоит сказать: «Жучка, жрать!» О, видели, как встрепенулась! Ей бы в цирке работать, да пристрастилась она уже к охранной службе. И команды знает. Вот глядите. Жучка, а ну, «голос».

Собака даже не покосилась на хозяина после неподкреплённой делом команды «жрать». Она лежала себе, положив морду на лапы, видимо, обиделась на хозяина.

— «Голос», дура, что же ты меня перед людьми позоришь. «Голос!» — Паскуале Гальдини тяжело вздохнул. — Жарко, видать.

— Ну да, — сказал хулиган и протянул полный стакан водки сторожу. — А ну-ка, дядя, выпей за наше здоровье.

— Что же, я со всей признательностью, но только к этому делу я имею полную категоричность, — сказал Паскуале.

— А что так? — продолжал настаивать пацан, не отставляя стакан.

— Потому как имею на сей счёт свои соображения и считаю, что жратьё водки есть полное свинство, ибо человек, жрущий водку, есть свинья и валяется в канавах.

— А ты, дядя, случаем не того?… Не мусульманин ли? — спросил хулиган, ухмыляясь.

— Упаси Господь, вероисповедание у меня самое что ни на есть лояльное, в церкву хожу каждый месяц. И по праздникам, опять же, службу стою, но к зелью у меня присутствует натуральное отвращение, проистекающее от свинства, которое я наблюдаю в пьяницах.

— Слушаю я тебя, дядя, и восхищаюсь, — сказал пацан, — весь ты какой- то правильный и говоришь складно. Ты, наверное, образованный? — парень поставил стакан на землю перед сторожем.

— Образование у нас, слава Богу, умеренное, а люблю я газеты читать. Вот, к примеру, выписываю «Сад, огород», очень занимательные статьи были про баклажаны в последнем номере. Вы в этом годе баклажаны сажать не собираетесь?

— Нет, мы не по аграрной части, — сказал чернявый, — мы всё больше по промышленной, — к ужасу сторожа он достал из-под сюртука обрез и спросил: — Пить, значит, отказываешься?

— Со всем прискорбием — не могу, потому, как оно претит моим убеждениям, — сказал Гальдини, всё ещё надеясь сохранить и жизнь, и принципы.

— Люблю принципиальных, — сказал хулиган и выстрелил в собаку.