Буратино - правда и вымысел. Часть 3. Чугунные крылья Икара

Бедное животное откинуло выстрелом на метр, и оно издохло почти сразу. Только чёрные пятна на пыльном песке, да скомканный труп — всё, что осталось от Жучки. А чернявый не спеша стал вытаскивать гильзу из обреза, гильза была горячей, пацан обжигался. Но вытащил её и вставил новый патрон. На шум выстрела пришли ещё трое весьма угрожающих людей. Но видя, что всё нормально, они, не говоря ни слова, ушли заниматься своими делами. А сам сторож, несмотря на жару, пребывал в состоянии некоторого озноба.

Он думал: «Чёрт с ней, с собакой. Как бы этот подонок в меня не пальнул». Видимо, эта мысль так чётко отпечаталась на лице Паскуале, что хулиган её тут же угадал и, засмеявшись, сказал:

— Да ты, дядя, не бойся, в тебя я стрелять не буду, — он помолчал и добавил: — Тебя мы утопим.

Озноб сторожа стал медленно сменяться столбняком, начинавшимся с ног. И пока он не сковал всё тело, сторож спросил:

— Можно я выпью?

— Почему же нет, только ты учти, дядя, это дело дюже свинское, — смеялся чернявый.

Гальдини схватил стакан, стоящий перед ним, дрожащей рукой и, расплескав добрую четверть, поднёс его к губам. Он стал пить медленно тёплую водку, сильно дёргая кадыком и стуча стеклом стакана об зубы. При этом жмурился. Допив всё до конца, он выронил стакан из ослабевшей руки:

— Ну и гадость, — выдохнул сторож. — Я так и знал, что это редкая дрянь, об этом врачи говорят и в газетах пишут.

— Нехорошо, дядя, — с упрёком сказал пацан, — нехорошо угощение хаять, мы же от всего сердца.

— Да я не за это, — тут же стал объяснять сторож, — я не за это, что невкусно. Я по поводу того, что вино это дрянь в общем смысле слова. А ваше, так мне даже и понравилось, вкус у него острый и углём пахнет.

— Понравилось, что ли? — недоверчиво переспросил хулиган.

— Очень даже ничего, только бы мне сейчас водички выпить.

— Серджо, принеси гостю водички, — сказал парень.

Громила скрылся и через минуту принёс воды в консервной банке из- под томатов.

— Ха, — радостно сказал сторож, беря банку и рассматривая её, — экий у вас замысловатый инвентарь.

Он выпил всю воду, до капли. А когда поставил банку на землю, то увидел перед своим носом полный и незамысловатый, а самый что ни на есть обыкновенный стакан с водкой.

— Пей, дядя, — сказал хулиган.

— Ну, нет, — улыбнулся сторож, и погрозил ему пальцем, — хрен тебе, не буду пить, хоть убей.

— Понятно, — сухо произнёс чернявый, доставая обрез, который было уже спрятал. — Значит, угощение тебе наше не нравится, стаканы тоже. Видать, и компания тебе наша не по душе. Подлец ты, дядя. А за подлость твою для начала прострелю тебе ногу, а потом мы тебя утопим. Так-то.

— Да что ты такое говоришь глупое, — схватил стакан Паскуале, — совсем ты ещё молодой, шуток не понимаешь. Вот в газете «Сад, огород» на последнем листе всегда печатают шутки, я страсть как люблю их читать. Вот одна…

— Пей, — оборвал его хулиган, — и без разговоров.

Сторож тяжко вздохнул и опять стал медленно цедить водку, прилагая к этому немалые усилия.

— Ты не проливай, не проливай, — следил за процессом хулиган.

Наконец, стакан был опустошён, и разные весёлые шутки стали приходить в голову Паскуале Гальдини, а вместе с ними пришло и неприятное ёканье в живот.

— Какая забавная это штука, — сказал сторож, пытаясь встать на ноги.

— Это ты о чём, дядя? — спросил пацан, помогая ему встать.

— Это я о ногах, вроде как они мои, а вроде их и нет вовсе. Ничего не понимаю, — ухмылялся Паскуале, глядя на свои ноги. — А ну-ка, эй, вы там, внизу, а ну, прекратить вихляться.

Но ноги его не слушались и вихлялись самым вызывающим образом.

Сторож с трудом удерживал равновесие, держась за стену сарая.

— Экий ты, дядя, танцор, — смеялся чернявый хулиган. — Глянь, как ты откаблучиваешь.

— Молчи, болван хулиганистый, — нагло заявил Паскуале, — что ты понимаешь в танцах. Тебе бы, дураку, только со… со… собак ст… ст… стрелять, — какая-то жуткая икота взялась в организме сторожа непонятно откуда и присоединилась к резвости слабых ног и неприятному ёканью в животе. Но, несмотря на все физиологические трудности, Гадьдини продолжал: — Нихр… нихр… Ни хрена ты не смыслишь в хор… хореографии, а туда же, рассуждать о танцах.

— А зачем же ты сюда всё-таки пришёл? — вдруг спросил хулиган.

— А потому как я есть… Как я идей… я есть идей…ный!

— Продолжай, — сказал Чеснок.

— Сейчас хлопнется, — задумчиво произнёс Серджо, — вишь, какой он гуттаперчевый, а всё одно, хлопнется.

— Ну, так зачем ты сюда пришёл? — не отставал Чеснок.

А Паскуале, мужественно попирая все законы сэра Ньютона, принимал самые замысловатые позы и, презирая гравитацию, отвечал:

— Я идейный борец с пьянством… с пьянством… с пьянством. А потому как… выс… выс… выс… выследить и доложить куда след… след…

— Понятно, куда следует, — догадался Рокко.

— Да-с, Кудас… следует.

И как ни крути, а слабы ещё люди против гравитации и природы. И упал Паскуале. Правда, его рука ещё пыталась карябать жёлтыми ногтями доски сарая. А сам уже терял последние капли рассудка. И когда упал полностью, произнёс:

— Так как я идей… — и стих.

— Всё, — прокомментировал Чеснок, — готов.