Буратино - правда и вымысел. Часть 3. Чугунные крылья Икара

— Это ты про кого? — спросил Чезаре, которому тоже очень хотелось поглядеть, но сейчас он исполнял роль радушного хозяина. Поэтому мужественно превозмогал свои желания.

— Я о девочке с наколкой на ляжке, — сказал Буратино.

— А-а, это Терезка, — сразу определил Чезаре. — Дорогая, зараза, господская девка, десять сольдо стоит.

— Шлюха? — уточнил Пиноккио.

— Да нет, она в публичном доме работает, очень приличная девица, — разъяснил специалист по женщинам.

— Понятно, — прошептал Буратино, и тут он услышал не то восхищённое, не то удивлённое бурчание закадычного дружка: — Ты чего там увидел? — спросил Пиноккио у приятеля.

— Ты глянь, — шептал Чеснок, — бабы, оказывается, тоже бреются.

— Да брось ты, — не поверил Буратино. — Где?

— Да вон сидит и бреет себе всё, в углу, рыжая такая.

— Тебе пригрезилось от повышенного давления, — продолжал сомневаться Пиноккио.

— Скажи ему, Чезаре, — призвал свидетеля Чеснок.

— Бреются они, бреются, — подтвердил знаток женской гигиены. — Я уже сто раз видал.

Тут Буратино и сам увидел это собственными глазами и чуть не упал с пятиметровой высоты. Действительно, одна женщина брила себе пикантное место и вовсе даже не под мышкой.

— Что же это такое происходит в этом мире? — задумчиво вопрошал Пиноккио, не отрывая глаз от этой удивительной картины.

— Это они для красоты, — безапелляционно заявил Чезаре.

— Не думаю, — не согласился Пиноккио, — скорее, это в целях борьбы с лобковым клещом.

— С каким клещом? — не понял Рокко.

— С мандавохами борется, — сказал Буратино.

— Не-а, — всё тем же безапелляционным тоном продолжал специалист по женщинам. — Когда с ними борются, сбривают всё подчистую, а такое бывает редко. А бреются они часто, вернее, не бреются, а подбривают себе лишнее для красоты. Бывает, ещё и стригут. Только вот бигуди не наводят разве что.

— Бред, — заявил Пиноккио, — для какой ещё красоты, кто это красоту разглядит в темноте да в пылу страстей.

— Может, и не разглядит, — упрямствовал Чезаре, — а может, и разглядит. А вообще, я думаю, что всё это женщины делают из любви к искусству. Нравится им прихорашиваться, вот и прихорашиваются во всех местах, дурочки, — последнее слово специалист по женской психологии сказал с необыкновенной теплотой.

— Ох, — охнул Рокко.

— Что ещё? — в один голос спросили приятели.

— Чудо как хороша вон та, с наколкой.

— Ага, — сказал Буратино, — я её уже отметил.

— Богиня, — сказал Чеснок.

И Пиноккио с удивлением поглядел на приятеля. Никак наш герой не ожидал от него таких слов, ни таких интонаций.

— Божество, — повторил Рокко.

— Согласен, — сказал Чезаре, который уже изнывал от желания поглядеть на женщин, хотя видел их всех не один десяток раз. — Она здесь одна из лучших, не зря господа за неё по десять сольдо платят.

— А что же у неё на ляжке наколото? — спросил Рокко.

— Я тоже интересовался, — улыбнулся одноклассник. — Месяца два за ней наблюдал, пока она поближе не подошла.

— Ну, и что же там?

— Бабочка.

— Бабочка? Какая бабочка?

— Красивая бабочка.

— Ты что, всю её рассмотрел? — не унимался Чеснок.

— Конечно, я же тебе говорю, она моя любимая, — сказал Чезаре.

— Паскудник ты вообще-то, — вдруг неожиданно произнёс Рокко. — Некрасиво это всё-таки, за девками подглядывать.

— Ты чего? — удивился Чезаре.

— И вправду, что это с тобой? — тоже удивился Буратино.

— Да это я так… Шучу. Чего вы переполошились, — отвечал Чеснок. А через пару минут он вдруг сказал: — Ладно, насмотрелся, хватит с меня.

Сказав это, он спрыгнул вниз с такой лёгкостью, как будто до земли было не пять метров, а всего один. Буратино оторвался от приятных созерцаний и внимательно посмотрел на дружка, вздохнул и стал медленно перелезать на старую яблоню. Только Чезаре, верный рыцарь женской красоты, остался на своём боевом посту. Но его одиночество было недолгим, тут же на освободившиеся места карабкались другие пацаны, как говорится, «свято место…».

А наши приятели шли вдвоём и не разговаривали. Отчего-то они были удручены, если не сказать, подавлены. Каждый думал о своём и даже с другом сейчас не стал бы делиться. О чём думал Пиноккио, — конечно о своей кареглазке, а вот о чём думал известный всему городу хулиган Чеснок, никто не знал. Об этом нам остаётся только догадываться.

Но грустить у Буратино не было ни сил, ни времени. Как только он вернулся на завод, куча нерешённых вопросов навалилась на него.

— Лука, что случилось? — спросил Буратино, увидев своего приятеля в состоянии полной подавленности.

— Не могу я, — чуть не плакал тот, — у меня в школе по арифметике двойки были, а тут одни цифры, одни цифры, — он стал ворошить бумаги. — Погляди: приход, расход, уголь, бутылки, деньги. И всё мне, всё мне.

— Старина, я бы и сам всё решил, я сам бы всё посчитал, — начал Буратино, — но ты же видишь, что на мне производство и ещё куча всяких дел.

— Вижу, но с бумагами я больше работать не могу, мне бы дыни воровать на базаре или напёрстки крутить. А тут тара, литры, центнеры, сколько Пепе взял водки, сколько отдал денег, сколько получилось прибыли. У меня всё это просто в башке не укладывается, я забываю всё.