Бурелом

Не успели вылезть из автобуса, как брюхатая туча, повисшая над мастерским подучастком, рассыпалась дробью града. Градины, как воробьиные яйца. Они щелкали по головам с такой силой, что могли набить шишки. Подталкивая друг друга в спины, рабочие со всех ног кинулись к обогревательной будке. В тайге стоял такой шум, будто вдруг заработали все мотопилы, какие только имелись в леспромхозе.

— Закуривай! — бросил на холодную печь рукавицы Генка Заварухин. Потом сам уселся на них, достал из кармана папиросы: — Налетай, подешевело!

К «беломору» со всех сторон потянулись руки. Пачка вмиг опустела.

— На дармовое все мастаки, — усмехнулся Генка. Дунул в пачку, ударил по ней ладонями. — Ха-ха-ха! — Потом, отыскав глазами Корешова, подмигнул: что, мол, сдрейфили?

Платон потянул носом воздух, хлопнул по плечу Тосю:

— На лесосеке поговорим, дело есть. — Платон уже разговаривал с Виктором о заварухинском вызове, но тот ответил примерно так, как и предполагал Корешов.

Иван Вязов зашелестел газетой. Рабочие повернули к нему головы. Они уже привыкли, что в свободные минуты тот почитывал что-нибудь интересное. Но град отшумел так же неожиданно, как и налетел.

На дворе сразу заметно похолодало. Градом была обильно посыпана вся площадка верхнего склада, впечатление такое, будто выпал первый снег. Град так же похрустывал под подошвами сапог. У Виктора походка — носками внутрь. Руки держит — локтями наружу. «Боится, что Заварухин побьет, — шагая следом за ним, рассуждает Платон. — Тоже мне, г в а р д и я…» Ему стыдно сейчас посмотреть в глаза Генке — смеется, подлец. И правильно делает, что смеется — к о м с о м о л и я! Витька по ночам шляется с Сашенькой… «Женился бы, что ли, — бурчит его мамаша. — Вот Платоша — примерный парень…» От таких слов Корешова коробит: не хватало еще, чтобы в паиньки записали. Счетовод Наденька так и пялит глаза. «Может, любовь закрутить?» — спрашивает себя по ночам Платан. Но часы бессонниц так же редки, как и желание Платона «закрутить любовь» с Наденькой. Вот, черт, жизнь, а? Дед оказался геройским, — это преотлично, и он прожил свою жизнь по-геройски, а как быть Платону, его внуку? Он тоже не против геройской жизни, а здесь самая что ни на есть «обыденщина» — работа, дом — дом и работа. Может быть, прав Генка — волком завоешь от скуки…

Вчера забрел в гости к Тосе. Он живет на самом конце поселка в «доща». Так называют здесь домики-времянки. Они засыпные — эти времянки; зимой, если добре кочегарить печь, жить можно… У Тоси мамаша, бабка и младший братец — Тосина копия, такой же пузырь. Отец в лесхозе работает и дома почти не бывает. А, может, он вообще с ними не живет: и такие слухи ходят… Тося и дома такой же важный, как и на работе, смехотура — вышел встречать Корешова в полосатой пижаме. Платона так и расперло от смеха — сдержался. Квартира невелика, а у Тоси нечто вроде кабинета рабочего — письменный стол. На столе книги. Однако по-настоящему удивился Платон, когда узнал, что Тося собирается поступить в Институт международных отношений.

— Хватил, — невольно вырвалось у Корешова, а когда вышел на улицу, вдруг не то зависть почувствовал, не то увидел собственную жизнь маленькой и бескрылой… Но почему? Почему? — неоднократно задавал себе вопросы Платон.

…Трактор, как гусак, переваливался из стороны в сторону. Мысли Платона от одной крайности бросались в другую. Они были подобны той градине, которая перекатывается на ладони Корешова. Витька сопит: обиделся на Платона, хотя откровенно и не высказывает этого. «Размахались по пьяной лавочке кулаками, теперь ломай голову. У Заварухина расстояние трелевки всего двести метров, а у нас все пятьсот, у него старые кедры, а у меня… Эх!» Витька так круто развернул трактор, что Платон ударился затылком о железную обшивку кабины.

— Шишки не набил? — участливо спрашивает Виктор. Ведь как-никак друзья. Вспомнилось, как в армии Корешов тащил его на спине километра три: на учениях Виктор ногу вывихнул… Можно сказать, с тех самых пор и завязалась у них дружба. Платон настырный, едва ли откажется теперь от мысли втянуть в соревнование с этим Заварухиным. А если он побьет, тогда позор… Вот черт! Так оно и случилось. Пока с пачкой хлыстов ездил на верхний склад, они уже обо всем договорились. Ничего не попишешь, против бригады не выступишь. Хорошо, что еще соревнование негласное…

— Ну, смотрите мне! — погрозил кулаком Виктор. — Теперь перекурить вам не дам…

— Только без грома! — заметил Платон.

— Грома, — передразнил Виктор. — Думаешь, мне охота, чтобы трактор из строя вышел. Дудки, не такой дурак.

В этот же день Платон передал Заварухину, что вызов принят. Генка то ли не ожидал этого, то ли в трезвом виде рассудил, что сорокинцы тоже не лыком шиты, но бахвалиться не стал.

— Ладно, посоревнуемся, — хмуро буркнул он.

Но Платон рад. Тосе было поручено ежедневно узнавать показатель заварухинской бригады. Он завел даже специальную тетрадь и с присущей ему аккуратностью записывал туда цифры: