Буреполомский дневник

Зарядка опять каждый день – и на нее опять, как прежде, выходят поутру всей толпой, включая даже некоторых блатных из той секции. Но – я больше на нее не хожу! Кончился – надеюсь, до самого конца срока, и затем уже – навсегда – тот полуторагодовой период, начавшийся с июля 2009, на 13–м еще бараке, когда я сам, добровольно, без понуканий, летом – вообще одним из первых выходил по утрам по двор. Но летом, да еще на 1–м этаже – это легко было; а на 11–м – апофеоз кошмара – исступленно–злобные “козлы”, твари запредельной, немыслимой злобы и остервенелости, трясли по утрам шконки и выгоняли всех, порой и с помощью палки; и я, не торопясь, чтобы сохранить хоть видимость добровольности, выползал, спускался – и зимой, по обледенелой лестнице с покрытыми снегом перилами (за которые брался голой рукой), в любой мороз, метель, в любую жуть – чтобы избежать совсем уж открытого конфликта, драки с “козлами”, их доносов отряднику и т.д. М.б., не надо было всего этого делать – а надо было давно уже (к тому моменту, зиме 2009/10) тихо и спокойно сидеть в ШИЗО за тотальный отказ от всего их режима, от зарядки, бирки, шапки (летом), столовки с капустой и перловкой, и т.д. и т.п.? Может быть; наверное (очень надеюсь), если посадят Надю и Таню – у них хватит на это мужества, на то, чтобы отказаться от всего этого (и – в 1–ю очередь – от работы, т.к. – женские зоны все–таки обычно рабочие – швейные). Если, конечно, они не решат, как большинство, что, мол, почему бы и нет, почему бы и не посидеть в цеху за швейной машинкой – время быстрее идет. (Петренко, помнится, в своем дневнике описывала, как она работала на швейном производстве таким вот образом.) Но – видит бог – работать мне никто не предлагал, я бы отказался сразу и наотрез; а остальное – так уж сложилось само. Меня ведь привезли сюда оглушенного, полумертвого после этапа из Нижнего ((и голода там – 17 дней на одной несъедобной баланде на централе...), в первый вечер в карантине я на ногах еле стоял, и мне было не до того, чтобы сразу начинать протестовать – и голова плохо соображала, и сил физических не было. Так что – бирку и шапку я действительно носил; на зарядку где–то с начала 2008 по июль 2009 почти не ходил – только когда “мусора” (и сейчас так придется – все же выйти хоть на ползарядки, если уж прутся “мусора”); да и – все написанное и опубликованное мной отсюда я считаю все же достойной компенсацией за мой постыдный конформизм в области бирки, шапки, столовки (туда, впрочем, гнали не столько “мусора”, сколько блатные под угрозой мордобоя – а это совсем другое дело) и т.д. :) Я предпочитаю такой вот героизм и мужество – не очень громкие, но более деловые; чтобы здесь, в лагере, в окружении бессмысленно–злобных насекомых, не шуметь и не выпендриваться попусту – но чтобы тексты мои по важным вопросам, типа русской агрессии против Грузии или войны кавказских моджахедов и взрывов ими машин у ментовок своих городов – публиковались по–прежнему на Кавказ–центре, вызывая ярость ФСБ и звонки оттуда Макаревичу. :) И тот персональный шмон с изъятием всех моих бумаг, что они мне устроили в конце мая 2008 г., когда я был на длительной свиданке, и то, чтО они прочли в этих бумагах – было, надеюсь, уже тогда достаточным доказательством моего антиконформизма, того, что я не сдался и не смирился, несмотря на отсутствие внешне эффектного поведения здесь, на зоне. Потому, кстати, и по УДО не отпустили аж 5 раз...

Вместо исчезнувшей Рыськи приручил я тут большую, солидную, красивую черно–белую кошку – и вот последние 2 дня стала она ко мне приходить. Жила здесь, в бараке, где–то в районе “обувнички” и закутка стремщиков – и тоже частенько грелась в “обувничке” на батарее, как когда–то на 13–м Маня... Но эту как зовут – никто не знает; первое время подзывал я ее на улице, торча там в ожидании проверок, брал на руки, гладил подолгу, она мурчала–заливалась – и вскоре стала меня на улице узнавать и подбегать сама. А вот в помещении, там же, у выхода – без шапки, палки и “телаги”, видимо, долго не узнавала и боялась подойти – начинала громко орать: “Мяу!! Мяу!!!”. Вроде и не убегает совсем – но боится, держится на расстоянии, отбегает, когда я пытаюсь подойти, и при этом орет... Но каждый раз, слегка побегав за ней, мне удавалось–таки поймать ее, принести к себе на шконку, погладить подольше, покормить – и она, успокоившись и поев, прыгала сама на шконку и располагалась здесь надолго, как дома. А теперь – наконец–то! – стала приходить и сама, – вчера вечером с прогулки, с улицы, вся холодная; хотел дать ей поесть в ужин – а она сбежала на улицу и залезла там в помойную бочку, потом – после последней проверки – вообще куда–то пропала. И вот сегодня утром, около пяти, просыпаюсь – а она лежит в ногах, на одеяле! Мелочь вроде, а приятно!.. Пригрелась, наелась – и вот спит у меня под боком до сих пор, пока я пишу все это...