Буревестник

— Кирие Папазоглу, — говорю, — вы мне заплатите, потому что я поступился совестью и рисковал жизнью из-за ваших грязных делишек. Моя душа в эту минуту — отхожее место. К тому же я чуть не лишился жизни. Поэтому, если вы со мной не рассчитаетесь, я убью вас на месте, а там будь что будет. Выкладывайте деньги!

«Папазоглу обомлел:

— Стойте, дружок! — говорит, — разве вы не видите, что я шучу, голубчик… Вот деньги… Только я вас не ждал; у меня нет двух тысяч; дела идут плохо…

— Сколько вы получили от «Сокони»? Десять тысяч? Двадцать тысяч? А они сколько взяли? Сто тысяч?

— Что вы! Что вы! Как вы могли поверить таким небылицам! Не забудьте, голубчик, расходов на прокурора, на адвокатов, полицию, газеты… Чистый убыток, милый человек, чистый убыток… Все потеряли… Все же, раз вы говорите, что подвергали себя опасности… я, так и быть, уделю вам что-нибудь из своих личных средств… клянусь здоровьем детей — я только что собирался купить бедняжкам обновки, — у меня больше нету, примите от чистого сердца…

«Он сунул мне двести долларов. Я с горя пропил их до последнего цента в ту же ночь и стал искать другой службы… Но самое забавное — это масленщик. Он явился ко мне на следующее утро и потребовал денег:

— Дайте мне тысячу долларов!

— Как так? — говорю, — я обещал сотню.

— Не все ли равно. Давайте тысячу, а то я выдам вас кому следует.

— Ступай, — говорю, — к Папазоглу, он остался мне должен тысячу восемьсот долларов.

— Нет, — обозлился масленщик. — Нет, ты пойдешь со мной, знаю я тебя, какой ты пират! (Это я — то пират! После того, как только что была доказана моя полная непригодность к этой профессии!).

— Ладно, — говорю, — пошли вместе.

«У меня трещала голова от вчерашнего пьянства и хотелось развлечься с похмелья… На этот раз Папазоглу отделался пятьюдесятью долларами. Не стану рассказывать вам, что он напел моему масленщику, как заговорил ему зубы. Я стоял, слушал, смеялся и стонал. От смеха у меня трясся мозг и головная боль становилась невыносимой…»

Старик улыбнулся своей доброй, разочарованной улыбкой. Механик со шрамом на виске тихо смеялся:

— Такая уж наша морская служба… Матросу трудно стать бандитом… Не подходит ему это… Море ведь, когда всю жизнь плаваешь, душу меняет, облагораживает… Или ты человек прямой, правильный, или лучше оставайся на берегу.

— После этого, дядя Стяга, ты уже больше не пробовал разбойничать? — спросил Константин.

— Нет, голубчик, не пробовал. Не подходящее это для меня дело. Тут нужны особые способности. А я уж лучше как был, так и буду — по своей части… Видишь, какое богатство скопил: пару брюк рваных. Фиу-фиу-фи!

На море опустились сумерки. Лиловая дымка на горизонте стала пепельно-серой, ее пересекли длинные пурпуровые полосы. Вода, в которой они отражались, сверкала пурпуровым зеркалом. Воздух был тих, неподвижен. Обогнув с кормы «Октябрьскую звезду», к ней подошло, скользя вдоль ее левого борта, красивое, стройное судно.

— А вот и «Филимон Сырбу» с коробками! — крикнул Николау с командного мостика. Все бросились к борту — смотреть, как сейнер медленно приблизится к пароходу, как его команда бросит грушу, как потом он пришвартуется к «Октябрьской звезде».

Вскоре на баке загремели лебедки, и команда сейнера стала подносить ящики с пустыми блестящими коробками для консервов. Константин включил прожектор на левом борту, и было слышно, как он распоряжается приемкой груза.

Старший механик все еще сидел на люке и глядел вдаль. Из всех его слушателей остался один Прикоп, по-прежнему стоявший поблизости, прислонившись к переборке. Старик находился в глубоком раздумье и, казалось, вовсе не замечал Данилова. Но вдруг повернулся и, рассмеявшись, спросил:

— А ты, верно, боялся, что я возьму да и скажу, кто был этот самый масленщик?

Прикоп достал из кармана платок, вытер им лицо и пожал плечами:

— Чего мне бояться? — сказал он, со страшным напряжением выговаривая слова.

— Врешь… боялся…

Прикоп быстро оглянулся и шагнул к старшему механику. Тот ухватился за поручни трапа, ведущего в машинное отделение.

— Смотри, не пытайся перекинуть меня за борт, иначе тебе не сдобровать, — предупредил старик. — Слушай, Прикоп, я дам тебе хороший совет: убирайся ты отсюда подобру-поздорову. Спишись на берег. Мне не хотелось бы трогать человека, который был со мной на «Арабелле». Но я хорошо помню, как в Гамбурге, когда пырнули ножом Мареша и он приполз к тебе чуть живой, ты его к себе не пустил. С тобой была девка, и ты не пожелал беспокоиться. А помнишь, как ты зарезал датчанина на Мальте? Ты сволочь, Прикоп, — сказал он, не повышая голоса и словно сообщая ему что-то по секрету. — Ты отъявленная сволочь. Убирайся отсюда ко всем чертям. Даю тебе месяц, чтобы устроиться на другую службу. Если не послушаешься, я расскажу про тебя твоим коммунистам, и ни один черт тебе не поможет!

Прикоп молчал, судорожно сжимая зубы.

— Понял? А теперь ступай к чертовой матери! — без всякой злобы докончил старик.

Прикоп яростно выругался сквозь стиснутые зубы и пошел прочь. В его голосе звучало бешенство и отчаяние.

* * *