Буревестник

Старшины бригад переглянулись. Один, с коротко подстриженной русой бородой, поднял руку. «Ага, — подумал Емельян, — коммунисты в таких делах всегда впереди. И обязательно Лука Егоров первым выступит. Посмотрим, как он на этот раз с матерым рыбаком, Емельяном Романовым, потягается…»

— Я, товарищи, — заявил Лука, — обязуюсь со своей бригадой дать за этот выход две нормы.

— А я, — сказал Емельян, — вызываю его на соревнование и обязуюсь превысить норму на сто двадцать процентов.

— Хорошо! — сказал капитан так же угрюмо, как и все, что он говорил до сих пор. — Кто еще просит слова?

Когда капитан записал все обязательства, выступил Прециосу, который неподвижно сидел несколько поодаль — хотя и за тем же столом, — с неизбежной, приклеившейся к губе папиросой, и моргал от дыма, евшего ему глаза.

— Товарищи! — начал он немного в нос. — Это соревнование должно показать высокий уровень сознательности нашего коллектива. Оно должно показать, товарищи, что мы строим социализм, что мы трудимся для народа! Мы, товарищи, преданы народу!

— Правильно! — одобрил Емельян.

— Нужно, товарищи, чтобы это соревнование не осталось только на бумаге! Нужно, чтобы оно дало конкретные, видимые результаты!

— Как это так: видимые? — заинтересовался Емельян.

— Стойте, товарищ Романов. Ваше слово впереди. Мы, товарищи, строим социализм…

Говорил он, по своей привычке, много и все то же самое. У капитана был более чем когда-либо подавленный вид. Емельян слушал и не понимал.

«Или я еще глуп, — думал он, — или голова у меня уже не такая крепкая, как раньше. Скверное дело. Если голова начнет слабеть, придется, пожалуй, водку бросить…»

Под конец, он все-таки не утерпел:

— Ну а как же, товарищ секретарь, насчет соревнования?

— Соревнование — ответил Прециосу, — должно быть конкретным, а не только на бумаге. Оно, товарищи, является методом…

Его перебил Лука — бригадир с бородкой цвета спелого колоса:

— Емельян спрашивает, какая будет проверка, то есть как его вести, это соревнование, чтобы оно, так сказать, не выдохлось…

— Этого, — ответил Прециосу, — не должно случиться.

— Мы сами знаем, что не должно и не хотим этого, но вопрос: как быть, чтобы до этого не допустить?

— В конце месяца вывесим результаты. Будет почетная доска. Имеются еще вопросы?

По тому, как были сказаны последние слова, все поняли, что задавать вопросы более не следует. Бригадиры встали и направились к выходу, толкаясь в дверях кают-компании с обитыми красным плюшем стульями, в которой происходило заседание. В открытые иллюминаторы дул бриз, играя занавесками.

На палубе расстались и разошлись кто куда.

— Слушай, Лука, — обратился Емельян к Егорову, — можешь ты мне объяснить, что оно значит это… как его… конкретное соревнование? Что он хотел сказать?

— Да я и сам, по правде говоря, не очень-то понял. Мы, значит, нажмем и будем держать счет, а остальное — его дело.

— У тебя записная книжка есть?

— Есть.

— И у меня есть. Будем записывать. Кто кого!

— Идет: кто кого!

Последние слова были сказаны, когда они уже спускались рядом по штормтрапу. Было уже очень поздно. Установленный на борту прожектор освещал море, казавшееся в его свете ядовито зеленым. Вне этой световой полосы все было погружено в беспросветную тьму.

Емельян прыгнул в лодку:

— Айда, выходим! — крикнул он в сторону куттера. — Гицэ, запускай мотор!

— Ну, как было? — спросил чей-то голос из соседней лодки.

Емельян рассказал про заседание, особенно напирая на то, что его больше всего занимало: почему так печален капитан и что хотел объяснить Прециосу про конкретное соревнование.

— Сколько дней зря потеряли, водку жрали, как свиньи напивались… — сердито ворчал Ермолай.

— Это ты напивался, про себя и говори! — крикнул Емельян. — А с этим что? Спит, что ли? — спросил он, показывая на лежавшего в лодке Косму.

— Нет… Не знаю, что с ним… — пробормотал рыбак, к которому обратился Емельян. — Может, болен…

— Ничуть я не болен, — пробормотал Косма.

— А если не болен, так берись за бабайки! — приказал Емельян.

Но Косма только повернулся на другой бок.

— Уж ты его оставь, — шепнул рыбак. — Не можется ему… Мало ли что…

«Вот и с этим что-то неладно», — подумал Емельян, надевая весла на кочета и отталкиваясь от железной громады парохода.

«Напиваются как свиньи, нет того, чтобы работать…» донесся до него ворчливый голос Ермолая.

«И этот до сих пор не очухался. Человек золото, а вишь, как его развезло… И что это с нами поделалось?» — недоумевал Емельян, орудуя веслами. Он был решительно не в духе: все сердило его, раздражало, но причины своего скверного настроения он не знал, не знал он и как быть, чтобы все снова пришло в порядок.