Буревестник

— Ночью… — рассмеялся старик. — А вот, если, бывало, перевернется одна такая лодка у берега, рыбаков сжирали аллигаторы… В лесах на них нападали звери — те самые, которые так страшно ревели по ночам, ягуары или как они там называются… Вышки окружены проволочными сетками — чтобы они не нападали на рабочих… Рабочие там — все американцы… Местных, венесуэльцев, на работу не принимают. Им остается только ловить рыбу на своих лодках из древесной коры… Вот они, бедные, и приплывали… И ночью и днем: как увидят, что пароход остановился, ждет сигнала, так и приплывут… голод, брат, не тетка…

— Неужто там такая бедность?

— Э-хе-хе!.. В Маракайбо и Каракасе молодчики из «Сокони» приезжали в бары на своих машинах. Знаете: метров восемь длины, этакая помесь между самолетом и витриной магазина хирургических инструментов… Пили, танцевали, у них были хорошенькие женщины… А те, полуголые, приплывали через затопленные леса на своих лодках к пароходу и кричали: «Senor, senor, unos huevos!» — то есть по-нашему — «Господин, купите яиц!» или рыбы, или фруктов. Изможденные, в болячках, полуголые… жалко смотреть…

— И что же они, ничего не предпринимают? Не могут ничего сделать? — взволнованным голосом спросил Константин. — Ведь должны же они что-нибудь предпринять, устроить революцию!

Старик пожал плечами.

— Революции там устраивало все то же общество «Сокони». Ставило своего президента, потом «Ройал Дэтч» или «Шелль» устраивали другую революцию, президента отправляли на тот свет и ставили на его место другого, своего. Во всем этом участвовали с обеих сторон только венесуэльцы. Разница между противниками была лишь в том, что одних подкупали фунтами стерлингов, а других долларами… В других отношениях все эти революционеры были яростными националистами…

— А разве коммунистов там не было? Не было коммунистической партии?

Старик снова пожал плечами:

— У нас, на пароходах были, это я знаю. А были ли и на суше — не могу вам сказать. Какое вам дело до Венесуэлы? Ну ее к черту…

Он вздохнул и махнул рукой. При свете, проникавшем из штурвальной рубки, лицо его показалось Константину еще более морщинистым, еще более потрепанным.

— Эх, молодой человек, что Венесуэла! Когда общество направило «Арабеллу Робертсон» в Средиземное море, капитан, который был пьяница и картежник, так распорядился судовой кассой, что четверть экипажа, в том числе и я, заболела цингой. Ваше поколение знает о таких случаях только понаслышке… Мне в 1934 году пришлось видеть в портах северной Атлантики такие матросские профсоюзы, делегаты которых умели говорить с судовладельцами, заставляли их дрожать от одного удара кулака по столу…

С севера на юг, оставляя после себя длинный огненный след, упала звезда.

— Пожалуйста, дядя Стяга, — сказал Константин, — расскажите, как вы потопили «Арабеллу Робертсон».

— Хорошо, юноша, расскажу. Делать мне сейчас все равно нечего.

— Как так нечего? Мы через пятнадцать минут двинемся.

— Сколько часов ходу? — спросил старик с равнодушием человека, которому тысячи раз приходилось задавать этот самый вопрос.

— Два — чтобы пройти расстояние, на которое нас отнесло с обеда.

Старик легонько похлопал его по щеке, повернулся и стал с трудом спускаться по трапу. Старика сразу поглотила тьма и откуда-то, уже снизу, еще раз раздалось его веселое:

— Фиу-фиу-фи!

Третьему помощнику, неизвестно почему, стало грустно от этого звука. Ощущение острой грусти не прошло даже тогда, когда пароход весь задрожал от пущенной в ход машины. Позднее, когда они тронулись, ветерок, вызванный движением парохода, освежил его разгоряченное лицо. Он украдкой посмотрел на Продана; тот напряженно следил за компасом, непрестанно вращая обитый медью штурвал.

Пробили четыре склянки. Николау, как всегда взлохмаченный, быстро поднялся по трапу на командный мостик.

— Ну что? — обратился он к Константину.

— Ничего.

— Мне показалось, что вы что-то сказали.

— Нет. Я ничего не говорил.

— Идите, покажите мне на карте место, где мы находимся.

Оба нагнулись над морской картой с карандашами и циркулями в руках.

— Смотрите, — сказал Константин, — мы были здесь и прошли пять миль по курсу сорок пять градусов. Где-то тут должна быть бригада из Даниловки… Товарищ Продан, прямо руль! Так держать!

— Есть, так держать! — откликнулся рулевой. Машина остановилась. Судно, уже больше не слушаясь руля, по инерции, прошло еще некоторое расстояние — и замерло.

* * *

В это самое время на юте Прециосу осторожно пробирался между бухтами каната. Здесь, плотно укрывшись одеялами, спали на чистом воздухе работницы консервного завода. Легкая зыбь мягко вздымала корму, медленно несла ее вверх, к звездам, потом, так же лениво, опускала…

Прециосу нагибался, рассматривая спокойные, казавшиеся особенно нежными и чистыми в звездном свете лица спящих девушек и найдя, наконец, ту, которую он искал, остановился и, стараясь не шуметь, опустился рядом с нею, от чего у него щелкнули колени.

— Маргарита! — тихо произнес он, трогая ее за плечо.