Буревестник

Капитан что-то пробормотал, повернулся к нему спиной, прошел через штурвальную рубку и вышел на другую сторону командного мостика. Константину была видна его широкая спина в чистой белой рубашке. Взглянув на небо, потом на море, капитан вернулся в рубку и нагнулся над висевшим на стене барометром. Константин заметил, как блеснули его белые волосы и маленькие голубые глаза. Посмотрев на барометр, он вздохнул, ни слова не говоря прошел мимо Константина и стал спускаться по трапу, вскоре исчезнув в темноте.

Третий помощник еще долго стоял, облокотившись на фальшборт и смотрел на небо. Там, над морем, как изумрудная диадема, горело огненным блеском огромное созвездие Пегаса. Рассеянные по всей окружности горизонта, световые точки отмечали местоположение куттеров.

Снизу, с юта, слабо доносились не то голоса, не то чей-то смех и даже, словно музыка… Но, наверное, это только показалось Константину; на самом деле кругом, как и прежде, царила тишина. Ночь была тихая, ясная, и море, сонное, широкое, мягко плескалось у его ног… Третий помощник потер руки — ладони были влажны. Ему хотелось бежать отсюда, покинуть это неподвижное судно, где… «Ах, люди, люди, — думал он, — почему они все портят? В их власти сделать, чтобы все было прекрасно и хорошо, а они сами…»

На палубах было темно. То, что Константин принял за голоса и музыку, в действительности могло быть просто шумом волны, ударившейся о борт, или вздохом дельфина. Прорезав созвездие Пегаса, упала звезда… Потом дальше и ниже — еще одна. Их бесшумный полет по небосводу, казалось, еще более усиливал тишину. Константину было слышно, как бьется его сердце, как тикают часы в штурвальной рубке.

Среди этой всеобъемлющей тишины вдруг раздался совершенно неожиданный звук — птичье щебетанье. Константин обернулся: по капитанскому мостику проскользнула тень, оттуда же раздалось и щебетанье. Тень, тяжело дыша, двинулась вверх по трапу и снова послышалось тихое:

— Фиу-фиу-фи! Тиу-тиу-ти!

Издавал этот звук тучный старый человек с коротко обстриженной головой на подобие серебристой щетки вокруг желтой, как старая слоновая кость, лысины. Одет он был в спецовку — из тех, что, не покрывая ни спины, ни рук, спереди выкроены фартуком. Голые спина и руки свидетельствовали о том, что толстяк был когда-то очень силен. Теперь он был стар, и лицо у него было старое — лицо много видавшего на своем веку человека. Из двери штурвальной рубки падала полоска света, благодаря которой хорошо заметна была искривленная линия рта, говорившая о том, что этому человеку пришлось в жизни видеть немало такого, что наложило на его лицо неизгладимую гримасу отвращения, разочарования и горечи. Он нагнулся и хлопнул по плечу Константина:

— Ну, юноша, как дела? Фиу-фиу-фи!

Третий помощник капитана не ответил. Старик окинул взглядом морской простор, посмотрел на небо и вздохнул:

— Бессонница замучила, не могу спать…

Волны лениво и бесшумно скользили у борта.

Тишина была такая, словно пароход плыл не по морю, а по воздуху.

— Вот такие же ночи бывали в Маракаибской лагуне… — пробормотал старик. — Только берега были ближе, и на них неподвижной стеной стояли леса. Листочек, бывало, не шелохнется, ни малейшего движения, ни малейшего звука… Мы были на танкере общества «Сокони»; шли тихо — по нескольку узлов в час, — с лоцманом, мимо этих лесов и смотрели на них, боясь проронить слово, чтобы не нарушить этой изумительной тишины. Чуть слышно дрожали машины, под ногами дрожала палуба, но все это бесшумно — слышно было, как за милю, а то и далее, от нас разбивалась о темный берег поднятая нами волна. Потом пошли огни: тысячи огней на воде — нефтяные вышки Маракайбо. Их много в лагуне, есть они и в лесах, и на всех — рефлекторы, а вокруг — множество белых огней. Много, много… тысячи. В море — световые буи, красные и зеленые, а вдали, на горизонте, огни большого порта Маракайбо. Мы остановились — лоцман ждал сигнала, чтобы войти в судоходный канал. Иногда приходилось ждать целую вечность и все среди этой тишины. Те, кто устал за день, — ложились, а я стоял — вот так же, как сейчас с вами, — и ждал. В ночном небе горели звезды — другие, не те, что у нас: оттуда виден Южный Крест. И все это, заметьте, в полной, неимоверной тишине. Иногда тишина эта раздиралась воплем, от которого по спине пробегали мурашки: это в лесу ревел дикий зверь. Проревет и снова тишина, а мы все ждем…

Он смолк. Снизу послышались голоса рыбаков из только что прибывших лодок. Потом все стихло.

— И тогда тоже с берега приплывали рыбаки, — продолжал старик, — в лодках из коры и предлагали нам рыбу, яйца, фрукты…

— Ночью? — спросил Константин.