Буревестники

Григорий шёл, бежал, летел к Марине Штерн. Он не думал о том, что дома может быть муж, что сама она в театре на спектакле. У него и сомнения не было в том, что она сидит и ждёт его. Уж сегодня она не будет с ним холодна, не станет говорить с ним в оскорбительно-покровительском тоне, она проводит его на великую битву, как средневековые дамы провожали рыцарей – даря розу и поцелуй… Он, разумеется, не скажет ей о восстании, он только намекнёт, и она поймёт, Марина такая умница!

Григорий и не заметил, как оказался в Офицерской слободке, у дома Штерн. Взбежал на второй этаж, позвонил. Горничная Марины, открывшая дверь, машинально растянула в зубастой улыбке широкий рот, но улыбка была скорее растерянной, чем приветливой.

— Мадам никого не принимают.

— Мне очень нужно… срочно… извините, — задыхаясь выговорил он и, отстранив служанку, ворвался в гостиную. Но на пороге он застыл столбом.

За столом сидел ротмистр Петров, которого он знал раньше как Сиротина, делового знакомого своей матери, а потом с удивлением увидел его с жандармами в столовой. Он сидел без сюртука, в расстегнутом жилете и с явным наслаждением смаковал коньяк. Марина в пёстром кимоно стояла за его спиной и нежно ерошила ему волосы – ласка, до боли знакомая несчастному студенту. Увидев Григория, Марина отшатнулась от Петрова, её красивое смуглое лицо залилось краской. Ротмистр же только удивлённо поднял брови и спокойно отпил из рюмки, не отрывая взгляда от Воложанина. Штерн уже взяла себя в руки, резко спросила:

— Что это значит, сударь? Кто вас пустил?

— Я нечаянно… простите… pardon je… le sis sans intention… — залепетал Григорий, переходя почему-то на французский.

— Что вам угодно?

— Я только хотел проститься…

Петров отодвинул рюмку, встал.

— Вы уезжаете? Куда? С какой целью? — отрывисто спросил он.

Воложанин, у которого чувство замешательства от такой бесцеремонности сразу прошло, разозлился. Этот подозрительный тип, то ли спекулянт, то ли шпик, сидит здесь как хозяин, полуодетый, да ещё позволяет себе допрашивать его!

— Почему я должен отвечать на ваши вопросы, господин Не-имею-чести-знать? — высокомерно задрав подбородок, начал Григорий. — Вы, кажется, жили какое-то время в нашем доме, в комнате прислуги? Но мы всё же не настолько близко знакомы, чтобы я делился с вами своими планами и намерениями…

Петров, словно не слыша его, вынул часы, щёлкнул крышкой и повернулся к хозяйке дома:

— Марина Владимировна, мне, к сожалению, пора. Будьте любезны, пошлите кого-нибудь за извозчиком.

Едва она вышла, он тяжело посмотрел на Воложанина и заговорил злым, свистящим шепотом:

— Ошибаетесь, милейший: мы знакомы довольно близко. Я с вами, во всяком случае. Скажу больше: вы разгуливаете до сих пор на свободе только потому, что ваша маменька оказывает нам кое-какие услуги…

— Кому – нам? — холодея, спросил Григорий.

— Охранному отделению, если вы такой недогадливый.

— Это ложь!

— Никак нет-с! — ухмыльнулся Петров. — Вспомните-ка 5 октября, когда мои люди замели вашу шайку в общей столовой на углу Семёновской и Корейской. Вы не задумывались, почему вас с братом не взяли? Вы-то, конечно, приписали это своей изворотливости, ловкости! А ларчик открывается просто: информацию о собрании я получил от вашей маменьки, сиречь от вас. И вот в благодарность…

Воложанин молча бросился на жандарма, но, отброшенный коротким болезненным тычком, тут же отлетел назад, едва устояв на ногах.

— Пшёл вон, щенок! — прошипел ротмистр. — И не вздумай наделать глупостей. Из-под земли достану!

…С залитым слезами лицом и беззвучно шевелящимися губами он долго бродил по каким-то улицам, не замечая, куда он идет, не слыша лая собак, передающих прохожего друг другу как эстафету. Он забрёл уже почти в Нахаловку, когда громыхнувшие где-то один за другим два выстрела вернули его к действительности. Григорий вздрогнул и огляделся.

Стояла уже ночь, и был туман, и от этого ночь казалась ещё темней и безнадежней. В то, что во Вселенной существуют звезды, не верилось, не было и земли, домов, людей – весь мир замкнулся вокруг уличного фонаря, косо торчащего на мостовой. Его синеватый свет был мертвенным, призрачным. Над фонарём – бледный зыбкий ореол мороси, под ним – отливающие тусклым жирным блеском сырые булыжники. Он освещал только себя и небольшое пространство под собой, окрест же лежала промозглая тьма, и самое существование этого единственного на всей улице, а может, и во всем мире фонаря было до идиотства бессмысленным. Мстительно усмехаясь, Григорий поднял камень…

Потом он спустился на Светланскую, нанял извозчика до Гнилого Угла и, отдав ему все деньги, что были в карманах, как бы отрезал себе пути назад.

Глава VIII

1