Буревестники

Ах, нагайка-нагаечка, гордость казака, непременный атрибут атаманца! Сделана ты по особому заказу, со знанием дела и с любовью: семь ремешков из бычьей кожи сплетены и обработаны салом, на каждом ремешке десять острых узлов, а на самом конце свинчатка. Игрушка, а не нагайка! Ты славно поработала в пятом году, погуляла по головам и спинам бунтовщиков, государевых ослушников, по всей стране погуляла! Боится, а значит, уважает народ казацкую нагайку, даже частушку на мотив «Разлуки» про тебя сочинил:

Нагайка ты, нагайка!

Тобою лишь одной

Романовская шайка

Сильна в стране родной!..

Второй выстрел Ивана был точным. Конь испуганно отпрянул в сторону, волоча за собой тело седока с запутанной в стремени ногой.

Иван кинул винтовку Починкину и бросился к Васятке, лежащему на седой от инея пожухлой траве. Второй юноша – это был Пётр Воложанин – подоспел раньше и уже склонился над другом. Вдвоём они бережно перевернули парня на спицу. Лицо Васятки, левое ухо, шея были сплошь залиты кровью, и было невозможно понять, в какое именно место пришёлся страшный, почти сабельный удар.

Иван беспомощно похлопал себя по карманам бушлата, посмотрел на Петю. Тот понял и вынул платок. Матрос обтёр лицо Васятки, кое-как замотал рану и, нащупав пульсирующую на виске жилку, пробормотал:

— Ничего, главное – жив!..

— Жив, — слабым эхом откликнулся Васятка, приоткрыв глаза.

Пётр стоял перед другом на коленях, не чувствуя холода, на его ресницах дрожали кристаллики замёрзших слез. Он был потрясён, и не только видом раненого друга – всем, увиденным в этот день. На его глазах офицер бил рукояткой револьвера по голове тяжелораненого матроса, он был свидетелем, как двое казаков, догнав безоружного рабочего, с холодным бешенством мясников полосовали его шашками… Он всё это видел, но ничего не мог сделать.

Пётр схватил Рублёва за рукав:.

— Товарищ матрос, у вас есть лишняя винтовка?

Пулемёты смолкли, ружейная стрельба и конский топот затихали вдали, а здесь, на площади, установилась тишина, которую нарушали лишь стоны раненых. Десятки тел лежали на холодной земле в самых различных позах. Людмила Александровна лежала на боку, тёмное круглое пятно вокруг её головы походило на нимб святой. Мальчик гимназист лежал ничком, а зарубленный рабочий – навзничь, устремив остекленевший взор в небо. Музыкант, обвитый геликоном, напоминал Лаокоона, задушенного змеем…

Сколько их было, этих тел?

Из донесения коменданта Селиванова главнокомандующему Линевичу.

«…По окончании митинга матросы строем направились к квартире коменданта крепости… Движение матросов прикрывалось значительными силами, занимавшими в 3 яруса южную сторону Тигровой батареи; движение матросов было остановлено пулемётами, и матросы рассыпались и разбежались. До десятка матросов убито, человек 40 ранено, на нашей стороне убит 32-го полка капитан Новиков, один ранен…»

Из представления прокурора Владивостокского окружного суда Шульца прокурору Иркутской судебной палаты Малинину.

«…Возбуждённая толпа во главе с гражданскими участниками митинга, в числе коих были женщины, гимназисты и рабочие, с хором музыки и в сопровождении вооружённых матросов и солдат железнодорожного батальона, двинулись по направлению к дому коменданта, но, не дойдя до него, рассеяна была выстрелами из пулемётов и части 32-го полка стрелкового. Оставив на месте около 30 человек убитыми… и около 50 человек ранеными, толпа разбежалась…»

Из донесения генерала Линевича в Петербург.

«…На площади и прилегающих к ней улицах осталось сто убитых и около трёхсот раненых…»

Прошло ещё несколько часов, и место расстрела стало не узнать. Трупы были увезены в мертвецкую на Эгершельд, раненых – кроме тех, кого забрали друзья и родные, – в лазарет на Тюремную. Дворники подмарафетили улицы: подлатали заборы, подмели, посыпали кровавые лужи песочком. И покатили во все стороны ландо и коляски, закрутились двери-турникет Гранд-отеля, впуская и выпуская господ приезжих; и местные магдалины начали прохаживаться возле «Крымских номеров», что на 1-й Морской, и соседних с ними «Vis-a-vis» Юрова. Самыми последними вылезли из своих нор обыватели; они ходили по месту недавнего побоища, чувствуя себя отчаянными смельчаками, удивляясь и радуясь тому, что все кругом чисто, пристойно и покойно, как будто ничего и не было.

— А может, и в самом деле ничего и не было, Иван Степанч? Знаете ведь, как у нас сгущают краски…

— Из газет, Степан Иванч, все доподлинно узнаем…

Из приказа военного губернатора Приморской области Флуга.

«…Обсуждение в местной повременной печати сегодняшних событий во Владивостоке в духе порицания действий военных властей повлечёт за собой немедленное закрытие газеты, конфискацию выпущенных номеров и высылку редакторов за пределы крепостного района».

Темнота ранних сумерек остановила стрельбу, спорадично вспыхивавшую в разных концах города. На перекрёстках горели костры, у которых грелись – не столько огнем, сколько горилкой – герои дня – казаки.