Буревестники

Прошло несколько дней, и старший лейтенант Штерн, для которого жена была единственным человеком на земле, кого он любил, действительно разыскал Ивана Рублёва в Сибирском флотском экипаже, и не просто разыскал, а добился его перевода на свой миноносец. Начальство на это согласилось не сразу, «поскольку сей матрос замечен в недавних беспорядках и, возможно, будет привлечён к суду», на что Штерн резонно заметил: «А вы можете, господин капитан второго ранга, назвать кого-либо из нижних чинов вверенного вам экипажа, кто не принимал бы участия в беспорядках?» Начальство хотело было поставить зарвавшегося старлейта на место, но вовремя вспомнило о его столичных связях и, покобенясь для приличия, дало «добро».

Командир 15-й роты лейтенант Савицкий объявил Рублёву, что он направляется для дальнейшего прохождения службы в дивизион миноносцев. Иван, не догадываясь о причинах перевода, отнесся к нему равнодушно. Жаль только было расставаться с друзьями – Починкиным, Лушкиным, Дятловым и другими. Прощаясь с ними, он пошутил:

— А нам где бы ни служить – лишь бы не служить… — и, подмигнув, добавил: — Царю и отечеству!

Пожал ребятам руки, закинул за плечо вещмешок с нехитрым матросским скарбом и, посвистывая, пошёл по Шефнеровской улице к порту.

Но когда в канцелярии штаба дивизиона Рублёв узнал, что назначен на «Скорый», где командиром Штерн, ему вспомнилась история со спасением Марины. Матрос смутился. Для чего это Штерну понадобилось? Обычно уверенный в себе и не терявшийся в любой ситуации, Иван на этот раз не знал, как себя вести. Роль благодетеля командирской жены ему не улыбалась. Что подумают о нем новые товарищи? Поразмыслив, он пришёл к философскому выводу: плевать! С тем и поднялся на невысокий борт миноносца, стоящего у стенки.

Первое, что он увидел на корабле, был матрос, стоящий по стойке «смирно», под винтовкой, с полной выкладкой. Он стоял на шкафуте, открытый всем ветрам; трепыхались обдрипанные полы вытертой шинельки, щёлкали ленточки бескозырки; стоял, видимо, давно: щёки, нос и уши были сизыми, усы – белыми от инея, даже взгляд его был каким-то замороженным, омертвелым. Подальше, у шлюпбалки, стоял другой матрос. Он, задрав винтовку в небо, целился неведомо во что. Иван сначала подумал, что парень озорует, стреляет в чаек, которые то и дело с криками пикировали на корабль, но тут же понял, что и этот отбывает наказание. Возле матроса топтался низенький кондуктор с пышными усами и подусниками, какие носят в основном генералы и сверхсрочники. Он покрикивал сердитым тенорком:

— Цельсь! Ровней держи, не заваливай! Ишь руки трясутся, будто курей воровал!

— Затрясутся, когда в ей поболе десяти фунтов будет! Ить полчаса целюсь как дурак в белый свет!

— Дурак и есть! Вдругорядь будешь службу справлять как положено!

Вскоре Иван Рублёв убедился, что увиденное им в первый день – обычное явление на «Скором».

Вот уже два года как он на флоте и справедливо считал, что после службы в Сибирском экипаже ему не будет страшен даже ад. Что это была за служба? Тяжёлая физическая работа, в основном земляные работы, на которые из вольнонаёмных рабочих ходили только китайцы и корейцы; потом многочасовая муштра на плацу, ещё потом – занятия «словесностью»… Сидишь на скамье, сжатый плечами тесно сидящих соседей, и клонит тебя ко сну от духоты и усталости. По стенам сочится влага от испарений. Поп-заика талдычит что-то о любви к богу и послушании начальству, а ты таращишь глаза, чтобы не заснуть и – боже упаси – не захрапеть, и даже сосешь с этой целью леденец или корочку хлеба. Попробуй заснуть, когда неподалеку грозным орлом сидит унтер, поводя вокруг себя очами. Беседа кончается, начинается молитва. «Ты что, мать твою так и этак, — шипит унтер. — Почему не поёшь! — и тут же, сделав постную физиономию, продолжает петь: — Спаси, господи, люди твоя…»

Матрос помимо чисто воинских знаний обязан безошибочно знать, у кого из «высочайших особ» какой чин, какое звание, фамилия и прочую ерунду. Но даже эта немудрящая наука не всеми легко усваивалась – многие новобранцы, особенно из нацменьшинств, имели нетренированную память, были косноязычны или вообще плохо знали русский язык и поэтому как ни старались, не могли дать вразумительный ответ на вопрос унтера. И тогда в дело пускался фельдфебельский или офицерский кулак… Казалось, тяжелее, чем эта, службы не будет, не может быть. Но так думал Рублёв, пока не попал на «Скорый».

Во-первых, служба на корабле оказалась гораздо сложнее, чем в береговой части, и командир в общем-то справедливо требовал безукоризненного знания миноносца, его боевых частей и служб, беспрекословного повиновения и строжайшей дисциплины. А во-вторых, достигалось все это невероятными издевательствами: помимо обычного мордобоя и карцера здесь были в моде такие наказания, как ходьба вдоль борта вприсядку («гусиный шаг»), стояние по нескольку часов под винтовкой, с полной выкладкой, бессмысленное прицеливание в одну точку, раздевание матроса перед строем с целью проверки его номера на исподнем и многое другое.