Бургомистр города Верне

Вот! Ему даже в голову не приходило, что через четверть часа он будет сидеть за столиком двух девушек. А произошло это примерно так: задев его, Лина, ведомая партнером, сделала рукой приветственный жест. Она не то чтобы поздоровалась, потому что сомневалась, узнал ли ее бургомистр и хочет ли он сам быть узнанным, но голову тем не менее чуть-чуть наклонила.

Вероятно, она, как и Манола, предполагала, что он забрел сюда в поисках женщины.

Она села на место. Обе снова поболтали и снова прыснули со смеху.

Сигнал подала Манола: она пяти минут не могла высидеть без того, чтобы не отпустить несколько слов, которые вызывали у нее самой взрыв хохота и давали ей повод продемонстрировать ослепительные зубы меж таких розовых губ, каких Терлинк ни у кого не видел, — свежих, влажных, сочных.

Он поднялся. Это было не преднамеренно. Он не думал о том, что делает. Он пересек площадку, встал перед обеими женщинами:

— Вы смеетесь надо мной, барышня ван Хамме?

От его слов у нее перехватило дыхание. Терлинк, такой огромный, стоял совсем рядом. Она подняла глаза, пролепетала:

— Добрый вечер, господин Терлинк.

Ни один из троих не знал, что делать дальше.

— Моя подруга Манола.

Музыка возобновилась, площадку заполнили пары.

Чувствуя, что мешает им, Терлинк машинально сел.

— Вы не находите, что в вашем положении неблагоразумно танцевать?

— Почему?

— Раз она этого хочет, это ей не повредит, — вмешалась Манола.

Она протянула ему свою сигарету. Он не сразу понял, что ей нужно. Ей пришлось проявить настойчивость:

— Вас не затруднит дать мне прикурить?

— И часто вы бываете в Остенде? — поинтересовалась Лина.

Ее немного смущало, что он упорно не сводит с нее глаз, хотя, казалось, был поглощен своими мыслями. А Терлинк пребывал в растерянности.

Он вовсе не осуждал ее, как она могла бы предположить, исходя из его репутации в Верне. Нет, скорее напротив: он испытывал восхищенное удивление.

Больше всего его удивляло опять-таки то, что Лина — дочь Леонарда ван Хамме. И что до последних месяцев она жила в Верне. И что никто ничего не подозревал! Что ее принимали за такую же девушку, как другие!

— Я полагаю, вы не танцуете? — спросила она, лишь бы нарушить молчание. — Она взяла сигарету из портсигара Манолы и наклонила голову к Терлинку, чтобы он зажег спичку.

— Нет, я вообще не танцую.

А если бы он танцевал, пошла бы она с ним?

— Клянусь, не ожидала встретить вас тут… Тебе не донять этого, Манола: его нужно видеть в Верне. Он такой строгий, что им разве что детей не пугают. Мы с кузиной звали его букой и показывали ему в спину язык…

Вы не сердитесь, что я все это говорю?

Помнила ли она еще о Жефе Клаасе, умершем меньше полугода назад? Она была весела. Терлинк всегда видел ее веселой. Естественной веселостью, переполнявшей все ее существо. Быть может, она жалела, что присутствие Терлинка мешает другим мужчинам пригласить ее?

Цветочница с корзиной на руке остановилась рядом с Терлинком, протянула букеты обеим женщинам. Он отреагировал не сразу. Наконец смущенно вытащил толстый бумажник.

Он купил им цветы! Красные гвоздики, которые они машинально понюхали.

И это привело его в непонятное смятение.

— Вы позволите мне потанцевать? — вставая, проронила Манола.

Оставшись наедине с Линой, он смутился еще больше.

— У вас такой вид, словно вы где-то далеко, — заметила она. И неожиданно добавила с тревогой:

— Надеюсь, по крайней мере, вас сюда не прислал мой отец?

— Вы забываете, что мы с Леонардом вечно были на ножах.

— Жеф, по-моему, служил у вас?

И он, стыдясь самого себя, промямлил:

— Да, у меня.

— Я все думаю, какая муха его укусила. Правда, он всегда был чуточку сумасшедший.

Так они сидели там, в чайном салоне, и она неторопливо рассуждала с ним о Жефе, время от времени нюхая гвоздики, которые преподнес ей Терлинк.

Кто в Верне, расскажи он такое, поверил бы ему? Да и сам он, вспоминая нынче вечером о случившемся, — сочтет ли подобную сцену доподлинной, а не помстившейся ему?

Вокруг них все было тихо и как-то неправдоподобно. Ведь всего несколько часов назад, а сейчас уже было заполдень, Терлинк входил в комнату дочери с ведром, тряпкой, щеткой, сюсюкая, как обычно: «Она умница…

Да, девочка будет сегодня умницей»… — и отводил глаза от голого худого, бледного тела, простертого на тюфяке.

— Я всегда твердила ему, что он слишком неуравновешен…

Лина говорила это невозмутимым голосом, следя за танцорами на площадке.

— Как бы то ни было, я рада, что уехала… Останься я в Верне…

Она не закончила свою мысль и стряхнула пепел в голубую фарфоровую пепельницу. Затем Манола, разгоряченная танцем, вернулась на свое место и машинально вновь принялась прощупывать Терлинка:

— О чем вы тут вдвоем судачили?

— Ни о чем. Говорили о Жефе…

— Бедный мальчик!.. Я выпила бы рюмочку портвейна. Чай здесь дрянной.

Они втроем выпили портвейна. А на следующий день Терлинк в тот же час распахнул дверь «Монико». Секунду поколебался и направился к столику обеих женщин, где уже накоротке был встречен Манолой.