Буря

Наверное, со стороны у меня вид был, как у помешанной. Во всяком случае, батюшка побледнел, и потом уж, вспоминая, понимала, что каждым словом своим ему боль причиняла — но тогда ничего, кроме раздраженья к нему не испытывала. У него же в глазах слезы выступили; он и говорит:

— Доченька, да ты ли это? Нет — совсем не ты. В облике еще осталось от прежней Лэнии, но в душе то… Тебе, должно быть, очень больно, и эта боль постоянная…

— Нет — мне хорошо! А теперь: оставьте меня!

— Нет — я хотел бы поговорить, в твоих покоях…

И тут я стала его отталкивать. Трудно в это поверить, не так ли? Да я сама, теперь вспоминая, с трудом в это верю. Неужто все это на самом деле было, неужто не бредовый, болезненный все это сон?.. Ведь я его не просто отталкивала, а изо всех сил, со злобой даже, и все то выкрикивала:

— Нет! Оставьте меня! Все… Да — я люблю, и какое вам дело до моих чувств?! Кто вы такие, чтобы в жизнь мою соваться!..

Так вот и выкрикивала… только не я — по крайней мере, не я нынешняя; во мне бесы какие-то тогда были. Мой батюшка, так всем этим был испуган, так ему больно стало, что закрыл он лицо руками, заплакал, и все звал меня: «Доченька… доченька…» — я же ни крупинки жалости тогда к нему не испытывала, и только мне, на самом то деле и нужно было, чтобы он глаза закрыл — тут сразу я к двери своей бросилась: она предо мной сама распахнулась, а как я ворвалась, так и захлопнулась.

За дверью был совсем иной мир, и теперь, вспоминая его, я не понимаю, как не кричала тогда от ужаса, как на помощь не звала. Но я была зачарована, я любила!.. Те туннели, которые открылись еще в первый день — теперь все они ожили, все двигались, словно внутренности — от некоторых из них исходил жар, от некоторых холод. Он уже ждал меня — стоял в своих черных одеяньях, высокий, бледный — очи пылали толи жаром, толи холодом, но лик казался мертвым, как у статуи. Сколь же безумна была моя любовь!..

Ах, вы знаете, что эльфийская дева, что людская — в этих делах большой разницы нет — поначалу кажется непреступной и холодной, и юноше надо не мало сил, чтобы холод этот растопить. Однако, когда лед растоплен, тогда уж и не остается той напускной скромности, и сама стремится к нему, Единственному, околдованная, охваченная этим пьянящим чувством!.. Что же со мною… вспоминая теперь, я вновь к тому безумию возвращаюсь!..

Я уже позабыла и про Эригион, и про батюшку; я крепко-крепко обнимала его, я впивалась в его лик поцелуем, и чувствовала, как исходящий от него холод прожигал мою плоть. Я спрашивала дрожащим голосом:

— Куда мы устремимся сегодня?!.. Нет — ты мне скажи, почему со мною — только скажи — неужто испытываешь страсть столь же сильную, как и я?! Почему же ты всегда так холоден, словно бы мертв… И только очи твои пылают! Какой яркий пламень, ярче солнца, ярче всех светил!..

— Страсть, любовь? — он усмехнулся. — Что это за чувства такие?.. Что-то я к тебе испытываю, что то такое, что не испытывал уж давно. Помнишь, нашу первую встречу — черным вороном пал я с небес.

— Да разве же можно забыть такое?! Эти воспоминанья самые дороги — навсегда со мной останутся!

— А я летел тогда к своей цели — в ледяном вихре мчался; и тут почувствовал — как меня всего пробрало; как разгорелся во мне этот пламень! Я всегда движусь к своей цели, все помыслы — только к ней. А тут… тут в одно мгновенье было сломлено это движенье по разуму — да это была страсть, я ничего не мог с собою поделать. И даже разъярился на тебя, сначала хотел заморозить, но потом понял, что не в моих это силах — и я хочу быть с тобою; когда я рядом с тобою, то хочется мне достичь чего-то такого… даже и не знаю чего, чего и представить себе не могу. Ну — довольно, довольно — в дорогу теперь; хоть и рядом с тобою, а я должен вершить свои дела.

Только он это сказал, как руки его обратились в крылья, а я растеклась по его телу, опереньем его стала, не было у меня больше рта, но он и не нужен был, так как он чувствовал все мои мысли, ну а я… какую то часть его мыслей. Как и много раз до этого, он устремился в один из живых туннелей, в очередное путешествие — навстречу нам неслись бордовые отсветы, а я вспоминала, как один раз спросила, что это за путешествия, и где это происходит, он же отвечал мне ровно, но я заметила и печаль: «Все здесь смешано: ушедшее и грядущее, сны и явь, смерть и жизнь, то что было на самом деле, и то чего не было… в этом мире…» — он еще много говорил тогда, но я уж позабыла его слова, так как совсем иными чувствами охвачена была.