Буря

У меня одна забота:

Где ты, Лотта, Лотта, Лотта?..

Нет ни Лотты, ни хотя бы той, вчерашней… Он снова подозвал щенка, пусть подберет бисквиты, наверно, голодный. Щенок куда-то забился и отвратительно тявкал. Мешает уснуть… Келлер все-таки задремал. Разбудил его шум под окном. Шесть часов… Значит, два часа проспал, здорово!.. Чего они раскричались? Неужели тревога? Лейтенант Краузе обещал, что будем отдыхать три дня.

Прибежал взволнованный Вилли.

— Ты что — спал? Поймали русскую шпионку, лейтенант Краузе ее допрашивал. Сейчас будут вешать, сразу — по-военному… Я ничего не знал, играл в карты с Штраусом, вдруг кричат, что Феглер поймал русскую, у нее нашли две ручных гранаты, вот фурия!.. А потом лейтенант Краузе вышел, говорит: «Сейчас повесим». Штраусу приказали написать на дощечке, что повешена бандитка, лейтенант Краузе ему дал образец — все буквы русские, он здорово пишет, как художник… Идем смотреть!..

Вилли побежал вперед — ему не терпелось — и сразу вернулся:

— Забыл зарядить, а я вчера всю катушку заснял. Это будет такая картина…

Девушка была в сером платье, изорванном на груди: руки были связаны. Молоденькая, лет семнадцать или восемнадцать, не похожа на террористку, глаза добрые, высокий лоб, волосы гладко зачесаны, с пробором, наверно городская — подослали… Келлер не сводил глаз с куска смуглого тела.

Унтер-офицер Штельбрехт подошел к лейтенанту Краузе:

— Может быть, лучше отправить в полевую полицию?

— Зачем? Она сама мне сказала, что собиралась бросить гранаты в машину с горючим. Мы вовсе не обязаны заниматься полицейскими делами. Эти господа боятся показаться на передовой… Я — офицер рейхсвера, а не гестаповец и не полицейский… — Он помолчал и потом добавил: — По-моему, не следует зря мучить, это только усиливает сопротивление. Я ее даже не ударил, платье разодрали Мюллер и Феглер, когда она пробовала убежать…

Вешать поручили ефрейтору Вергау. Это был молодой паренек, сын владельца сыроварни, один из главарей «гитлерюгенд» в Голштинии. Он в Миллерове нашел двух коммунисток, старого еврея и сам их повесил. Келлер испытывал к нему двойное чувство: презирал за грубость и завидовал — новое поколение, без наших предрассудков, им все легче…

Вергау поставил девушку на табурет, а веревку прикрепил к толстой ветке, проверил, выдержит ли, обхватил ветку и повис — крепкая…

Вилли сунул аппарат Келлеру:

— Сними, как будто я вешаю, я все наставил, нажми только эту кнопку…

Девушка что-то крикнула. За год Келлер научился немного говорить по-русски; но что крикнула девушка, не понял, разобрал только два слова: «умираю» и «Сталин». Вергау ловко выбил из-под ног русской табурет. Девушка несколько раз дернулась.

Шмидт, немолодой и суеверный крестьянин (у него на груди десяток ладанок и амулетов), тоскливо вздохнул:

— Не нравится мне это…

Феглер ругался:

— Дали бы ее прежде нам! Лейтенанту наплевать, он свою запер в доме…

Вилли был очень возбужден, сказал Келлеру:

— Здорово!.. Я боюсь, что недодержка, света мало… Обязательно пошлю фото Ирме. Когда приеду в отпуск, сама прибежит…

Келлер прислушался, кругом все говорили о девушке, говорили без злобы и без жалости, скорее мечтательно и так же мечтательно сквернословили.

Келлер пошел в свой дом, написал коротенькое письмо Герте:

«Сегодня мой день рождения, здесь нет ни домашнего пирога, ни твоих объятий. Мы на краю света, расскажи Рудди, что верблюды здесь не в зоопарке, а на свободе, как лошади. Целую дорогих детишек и тебя, моя ненаглядная куколка!

Твой навеки Иоганн».

Он подумал: хорошо, что не написал, как вешали, не нужно разжигать такие инстинкты… Мы — другое дело, мы — солдаты… Завтра меня могут убить…

— Слушай, Вилли, как называется город, куда мы едем?

— Сталинград.

Девушка кричала «Сталин»… Какие они наивные и сумасшедшие, эти русские, обязательно им хочется или убить, или умереть! Они не созданы для мирного развития, придется надеть крепкий намордник… В том, что вешают, есть смысл, расстрелять хуже, на войне все стреляют… А она как-то особенно дергалась…

Стемнело. При этой коптилке и почитать нельзя… Келлеру стало неуютно. Хорошо бы сейчас очутиться на ярко освещенной улице довоенного Гейдельберга, заглянуть в кафе — оркестр, клетчатые скатертки, кельнерши в кружевных передничках… Что это за пакость? У русских всегда что-нибудь мешает спать — или клопы, или грудной младенец, или коты бесятся… Паршивый щенок! Приличная собака лежит смирно. Цыц!.. Келлер вдруг усмехнулся:

— Вилли, у тебя, кажется, есть бечевка?.. Давай повесим щенка, он нам спать не даст…

Засыпая, Келлер подумал: бурный день рождения… А какой будет год?..

4