Буря перед бурей. История падения Римской республики

С течением лет имя Гракхов перестало означать просто братьев: им стали называть совокупность программ и тактических приемов, которые, взятые вместе, представляли собой новое движение популяров в римской политике. В стандартном виде эти народные программы включали в себя субсидирование зерна для городского плебса, землю для сельской бедноты, контроль эквитов над судами, тайное голосование в Народном собрании, субсидии для воинской службы и наказание коррумпированных аристократов. В тактическом отношении популяры в большей степени использовали не вес знати в сенате, а демократическое могущество комиция. Предводители движения приходили и уходили, но граждане Рима оставались точно такими же и поддерживали тех, кто предлагал им все, в чем они нуждались.

Популярам противостояли оптиматы. Этот термин, дословно означающий «лучшие» или «хорошие», подразумевал целый ряд характеристик. Однако Цицерон, выступающий в роли нашего главного источника, склонен отождествлять эти характеристики с его собственным мировоззрением. Он представляет оптимата образованным сенатором, активно интересующимся риторикой, политикой и войнами, но при этом не расположенным демонстрировать строгие римские добродетели, которые проповедовал Катон Старший. Сенатору-оптимату нравилась экзотическая еда и греческие идеи. Эти государственные деятели, в высшей степени изысканные и утонченные, служили естественными защитниками республики, играя роль часовых, отражавших нападки как внешних, так и внутренних врагов.

Для великого историка Саллюстия – который сам выступал в роли активного поборника политики позднего этапа существования республики – деление на популяров и оптиматов означало приход в Рим «института партий и фракций»[93]. Он чувствовал, что обе стороны вот-вот обвинят друг друга в вероломном расколе, по той причине, что «знать стала злоупотреблять своим положением, а народ своей свободой. Таким образом, общество раскололось на две части, рвавшие государство на куски»[94]. Но несмотря на это наблюдение Саллюстия, никаких политических партий в современном понимании у римлян не было. Ни «партии популяров», ни «партии оптиматов» попросту не существовало. Все фракции постоянно меняли тактики и стратегии, сегодня заключая один союз, а завтра другой. Но хотя Цицерон и сетовал по поводу трибунов в комиции, его любимые оптиматы не менее искусно, чем популяры, использовали Народное собрание, чтобы добиться своего. По сути, когда сменилось поколение, большинство величайших политиков высказывались скорее в пользу не популяров, а оптиматов.

Справедливости ради надо сказать, что хотя формальных партий и не существовало, в политическом эфире все же витали два противоположных типа мировоззрения, которые только и ждали, когда возникнет необходимость их задействовать. Как продемонстрировал кризис, разразившийся вокруг Lex Agraria, роль теперь играл не конкретный вопрос, а настоятельная необходимость одержать победу над противником. Размышляя о гражданских войнах, которые периодически вспыхивали на позднем этапе существования республики, Саллюстий говорил: «Именно этот образ мышления, как правило, губит великие нации – когда одна часть жаждет любой ценой одолеть другую и отомстить побежденной с чрезмерной жестокостью»[95]. Такого варианта, как смириться с поражением, больше не существовало.

По сути, воспоминания об этой чрезмерной жестокости, выпавшей на долю Гракхов и их сторонников, долго жили в памяти тех, кто стал свидетелем методов благородных оптиматов. Хотя Цицерон впоследствии утверждал, что «кинжалы на форуме метали Гракхи»[96], на деле как раз оптиматы во имя общественного порядка убили тысячи человек. Самым оскорбительным стал приказ отстроить храм Конкордии, поврежденный во время стычек 121 г. до н. э., который сенат отдал Опимию. Этот храм посвящался единству римского народа, но в глазах многих римлян призывы к кровавым зачисткам основ этого самого единства выглядели святотатством. По завершении восстановительных работ какой-то неизвестный вандал начертал на его фундаменте надпись: «Злой глас Раздора храм воздвиг Согласию»[97].

Глава 4. Продажный город

Мы уже в течение многих лет терпим и молчим, видя, что все достояние целых народов перешло в руки нескольких человек; наше равнодушие и наше потворство этому стяжанию кажется еще большим потому, что ни один из этих грабителей не скрывает своих деяний[98].

Цицерон