Буря (Сборник)

Началось, правда, не сразу, ибо по возвращении бабушка удумала меня лечить. И хотя я ничем не болел, она сказала: «А вдруг?» — и повела меня к себе «на отчитку». Не подумайте только, что она собиралась читать мне нотацию, нет, смысл «отчитки» заключался в зачитывании «непрошеного клиента» Псалтирью, Остромировым Евангелием и «Богородицей» и оканчивалось лишь тогда, когда «он вылезал наружу». Дело это было доходное, так называемых «бабушек», к которым в известных случаях ходили все во всём сэсээре, было больше чем достаточно, но моя бабушка к их числу принадлежала чисто теоретически, пользуясь данным ей «от Богу» талантом только в сугубо личных нуждах. Не знаю, «кого» собиралась она изгонять из меня теперь и насколько это было в данном «клиническом» случае возможным, спорить всё же не стал. И потом, как тут поспоришь? Сразу скажет: «Ну вот, так оно и есть! А то, кто тя от святыни-то воротит, не бес ли?»

Когда я был «вылечен» и на вопрос: «Ну, полекши?», ответил: «Да», бабушка отвязалась. Час уже шёл девятый, но «жертв» ещё не было и в мире после грозы спокойно. Покуда бабушка чистила и утюжила мои брюки с рубашкой, я думал. Думы мои были разные. Описывать все не стану, и так рука устала писать. А про одну, самую грустную, скажу. Суть заключалась в подложном «Капитале» товарища Маркса. И вот что по этому поводу я думал. Какое, думал я, теперь может иметь значение вся эта отцова писанина, если он не только не способен был пойти за неё на крест, как, например, Христос за своё учение, а даже элементарной честностью не смог подтвердить истину написанных им слов? Не есть ли это очередной, приуготовленный для неисправимых мечтателей соблазн? Ведь сколько их, этих соблазнов, уже было? Но проходило время, и все великие соблазнители человечества оказывались проходимцами. Хотя бы те же Маркс, Энгельс, а до них Фурье, Вольтер, Сэн-Симон. Да и наш Ильич со всей своей командой недалеко утяпали. Вон что простой народ вещает: «Прошла зима, настало лето. Спасибо партии за это!» И это понятно. Все эти коммунизмы и социализмы от начала были утопией. А тут вроде и утопией не пахло, но как этому верить? Это всё равно что резать людей на перекрёстках и при этом проповедовать гуманность. Вот, оказывается, от чего пыталась «вылечить» меня бабушка. И смех и грех!

Отцу всё это высказывать, я, разумеется, не собирался, да и ничего хорошего, судя по моему нынешнему началу, наша встреча не обещала, а вот появления соседки я ожидал с нетерпением. Уж ей-то я мог сказать всё!

И, как пишут в детективах, встреча состоялась.

Разговора только не состоялось. И вообще ничего путного. И это вот почему.

10

Когда в избушке напротив наконец появился свет, я, выждав паузу, пока хозяйка скинет все эти сбивающие с толку цацки, пошёл на приступ. Натурально ввалился, как к себе домой, и, как показалось в первую минуту, даже завладел инициативой. И всё же внутри у меня злости было гораздо больше, чем я мог выделить её наружу.

Хозяйка уже успела распустить волосы, умыться и накинуть домашний халатик. Короче, это была уже не крепость, а так… Подогреваемый изнутри, я даже надменно подумал: «И в чего тут влюбляться?»

— А-а — ты? Ну проходи, проходи…

— Лёша! — ловко ввернул я.

Она опешила. Краска в миг сошла с её лица. Я держал убийственную паузу. Как же я наслаждался в эту минуту!

— Ты… — начала было, чуть оправившись, не глядя мне в глаза, она, но я опять рубанул:

— Да нет, это — я, вы обознались!

— Что это значит?

— Ха! Ещё спрашивает!

Она опять на меня глянула. Но уже другими, уже такими скорбными и незащищенными глазами, что я не выдержал и закричал:

— Ну почему?! Почему?!

Воцарилось тягостное молчание. Теперь и невооруженным глазом было видно, что она обо всём догадалась. И в эту минуту в ней, видимо, шла борьба. Чем бы всё разрешилось, начни говорить я, не знаю, но то, что произошло в следующую минуту, буквально раздавило меня.

Мы стояли в зале друг против друга в каких-нибудь трёх шагах, как вдруг она и не она уже вроде подошла ко мне вплотную, крепко обняла и стала бешено целовать мои глаза, шею, щёки, губы. Я попытался вырваться, но она оказалась сильнее, и тогда я зажмурился, сжав губы и внутренне собравшись в один маленький беззащитный комочек. А она всё целовала и целовала, и отворила наконец и мои губы, и мою душу. Я не заметил, как сначала невольно, а потом всё охотнее и охотнее стал отвечать на её поцелуи. И наконец всё существо моё вспыхнуло, всею силою ещё неведомого чувства потянувшись к ней…

Но в тот же миг она меня оттолкнула. Тяжело переводя дыхание, встала, опершись рукой о стол.

— Ну… понял теперь почему?

Я как полоумный тянул к ней руки, ничего другого в эту минуту не желая.

— Уходи! — очевидно, едва владея собой, сказала она. — Сейчас же!

Но я уже не мог уйти. Я упал перед ней на колени, крепко обнял за ноги, прижался к вожделенному теплу живота, залепетал: «Милая, любимая моя!..»

Она то ненастойчиво отталкивала меня, то теребила мои волосы. Я целовал через халат её живот, продолжая лепетать одно и то же.