Буря в полдень

А советский город Мариямполе поднимется из руин для новой жизни, к труду, науке и искусству, верный старым гуманистическим традициям, которые когда-то родились в стенах здешних школ и распространились по всей Литве.

После Мариямполе не многим лучше выглядела и Калвария… Этот красивый городок, перед первой мировой войной даже уездный центр, превратился в развалины. Старожилы рассказывали о зверствах гитлеровцев и литовских националистов — недалеко от озера Ория и в других местах в начале войны было убито много советских активистов и евреев. Я съездил к сестре Аготеле в деревню Салапяраугис, к югу от Калварии. Поля изрезаны окопами недавних боев, люди радуются, если уцелели их усадьбы и есть кусок хлеба. После радостной встречи сестра с плачем начала рассказывать о своих несчастьях… Хутор ограблен, вещи растащены…

Я хотел заглянуть к другой сестре, в деревню Рекетия, но меня предупредили, что поля и местами дорога заминированы немцами. Люди рассказывали о несчастьях — ранениях и даже гибели от мин. (Позднее сын моей сестры Констанции был тяжело ранен миной.)

Я добрался до Любаваса. От него почти ничего не осталось. По городку бродят несколько человек — голодные, в лохмотьях… В деревне Тремпиняй изба, в которой я рос, сожжена огнем войны, другие строения полуразрушены. Семья брата ютилась в холодном и грязном сарае, пристроенном к клети. Увидев меня, люди плакали и рассказывали о страшных годах войны… Я узнал, что брат Пиюс с семьей с приближением фронта оказался у сестры, потом отступил вместе с фронтом на запад…

Я вернулся из поездки подавленным, убедившись воочию в несчастьях и тяжелых переживаниях близких людей… Мои слова утешения, разговоры о том, что будет лучше, не действовали на них. Жизнь была искалечена, растоптана, сломана, дома ограблены или даже уничтожены. Увы, я ничем не мог им помочь…

Когда же я увижу этих людей снова веселыми, счастливыми, забывшими военные невзгоды? Настанет ли когда-нибудь такое время? В широком море людских страданий, в котором все оказались, иногда очень трудно сохранить веру в лучшее завтра. Люди слабо понимали, что происходит вокруг, и радовались только тому, что после всех бед и несчастий они снова, словно букашки после бури, крепко держатся, прильнув к матери-земле, которая никогда еще не обманывала бедного крестьянина…

ПОКИНУВШИЕ РОДНУЮ ЗЕМЛЮ

Осень выдалась угрюмой и мрачной. Гитлеровцы все еще держались в Клайпеде. Знакомые, приехавшие из Шяуляй и других городов, рассказывали тоже невеселые истории. Множество зданий школ, сельскохозяйственную Академию в Дотнуве гитлеровцы взорвали перед отступлением. Куда ни пойдешь, с кем ни встретишься — всюду слышишь только про несчастья, трагедии, бессмысленную гибель, про раненых, изувеченных, разлученных войной…

Литва потеряла много населения (позднее было подсчитано — примерно пятьсот тысяч человек) — на фронтах, в партизанских отрядах, павших от пули гитлеровцев и «своих» палачей. Кроме того, на территории Литвы было уничтожено примерно двести тысяч военнопленных красноармейцев. Теперь, когда почти вся ее территория оказалась по нашу сторону фронта, выяснилась еще одна трагическая вещь — вместе с гитлеровцами на запад откатилось примерно три десятка тысяч человек, в подавляющем большинстве интеллигентов. Среди убежавших были и военные преступники — расстреливавшие людей, сотрудничавшие с гитлеровцами, политиканы, тем или иным образом помогавшие оккупантам, профашистские и клерикальные журналисты, издававшие антисоветский «Литовский архив»… Не было жалко ярых врагов своей нации. Они знали, что творят, и знали, что их ждет. Но Литву оставили и люди, не сделавшие никому ничего дурного, — они поддались пропаганде, панике перед приближением фронта или просто были угнаны отступавшими немцами. Это были крестьяне, рабочие, интеллигенты, в том числе писатели, художники, актеры, ученые — люди, много лет трудившиеся на благо нашей культуры, иногда даже не враждебные советскому строю, честно работавшие в 1940—1941 годы.

Всем нам было очень жалко Винцаса Креве-Мицкявичюса. Немолодой уже и не особенно крепкого здоровья человек, виднейший писатель, ученый, первый президент Академии наук, депутат Верховного Совета СССР, живший в начале войны где-то за городом (кажется, в Панемуне), не успел эвакуироваться. Воспользовавшись тем, что жена писателя была еврейкой (без сомнения, и тем, что он был членом Народного правительства), литовские фашисты запугали его и, получив от него антисоветское заявление, опубликовали в своем лживом сборнике «Литовский архив». Таким образом им удалось скомпрометировать одного из виднейших представителей нашей нации. Как известно, в конце войны Креве-Мицкявичюс оказался за границей. Умер он в нищете в Соединенных Штатах Америки. Но я рад, что его многочисленным и ценным литературным наследием пользуются поколения читателей Советской Литвы, и наша общественность дорожит его памятью.