Буря в полдень

12 июня было опубликовано коммюнике о сотрудничестве между СССР, Англией и США и открытии второго фронта в Европе в 1942 году. Это коммюнике вызвало подлинный энтузиазм, — всем казалось, что теперь исход войны не вызывает сомнений, что он уже недалек. Очень точно выразил наши настроения Пятрас в письме, написанном два дня спустя:

«Огромную радость и действительно большой оптимизм вызвал здесь подписанный договор между Советским Союзом, Англией и Америкой. Особенно любопытно то место коммюнике, где говорится о создании нового фронта в Европе против Гитлера еще в 1942 году. Как-то улучшилось настроение, как-то снова приблизилась дорогая Литва, как будто линия фронта продвинулась на целых сто километров. Если англичане и американцы действительно начнут наступление против немцев (а это наверняка будет!), может быть, и впрямь поздней осенью или примерно около Нового года, мы будем в Каунасе».

Этим мечтам не суждено было осуществиться…

Это коммюнике я прочитал или услышал по радио далеко от Москвы, в предгорьях Урала: я находился тогда в далекой поездке.

В ПРЕДГОРЬЯХ УРАЛА

Я знал, как сложно в военное время сесть на поезд, и стал искать другой способ передвижения. Оказалось, что от Москвы до Казани я мог добраться на пароходе. Было начало июня, и такое путешествие привлекало меня — хотелось побыть поближе к природе, надышаться чистым воздухом после городской жары.

И я не ошибся. Взяв со склада Постпредства продукты, в один прекрасный день я сел на пароход на Южной пристани Москвы. Пароход был небольшим, но мне удалось получить на нем отдельную крохотную каюту. Людей было не очень много: мужчины и женщины направлялись куда-то в командировку, на палубе сидели два инвалида — один безрукий, у другого не было левой ступни. Оба направлялись в Муром. Еще красивая девушка, с виду татарка, которая в одиночестве сидела на палубе и смотрела на берег Москвы-реки. Вот, кажется, и все пассажиры.

Как только мы отчалили от шумного причала и выбрались за пригороды, на нас повеяло удивительной тишиной и покоем; ее нарушал только монотонный плеск лопастей и гудки, когда пароходик приближался к какой-нибудь пристани, где сходили или садились новые пассажиры.

Потом мы добрались до более широкой воды — вышли из Москвы-реки в Оку. Пароход сразу прибавил скорость. Когда я проснулся наутро, в окно каюты падали косые лучи солнца, а мимо скользили зеленые берега — местами они уходили вдаль пойменными лугами, на которых пасся скот, местами поднимались невысокими холмами или спускались к реке обрывами. Изредка вдалеке появлялся купол церкви, выплывали белые стены и разбросанные на склонах холмов деревни или городки. Мы плыли по Рязанской области, по родным местам Сергея Есенина. На палубе веял теплый ветерок, а над головой была такая удивительная небесная голубизна, что просто не верилось, что где-то свирепствует война, умирают люди, горят города…

Наконец мы выбрались на простор Волги. Впереди, на крутом берегу, возник знакомый город — Горький. На пристани кишели люди. Одни спешили занять места на палубах, другие грузили какие-то ящики, скорей всего — снаряды или оружие. На большой белый пароход солдаты несли на носилках с берега раненых; пахло лекарствами. Пароходы и суденышки пронзительно гудели, тягачи с трудом тащили вверх по течению огромные черные баржи. Движение было оживленным, совсем как в мирное время, а может быть, даже оживленнее…