Буря Жнеца

Катись же, о солнце, окончилось время твое. О черные волны, скользите под мутью затменной луны. Над брегом безмолвие бури, и одичавшая воля вздымается в пурпурной пене. Неситесь встречь горным насестам, о тучи стальные, пусть море глотает беспутное крошево звезд, пусть плещутся солью приливы полнОчи; тяните могущество молний из чрева пучины слепой. Пусть змеи морские сверкнут чешуей и отверзнут бессонные вежды. Отпряньте сей ночью, леса, от черного брега, ведь темным прибоем торопится смерть, пожирая костистые жилы корней, разгоняя холодные армии ветра. Се ужас, се кровь, се движется буря жнеца.

Грядущая буря,
Реффер

Кулак ударил по краю стола. Задребезжали запачканные ножи и ложки, заскакала посуда. Сильные как раскат грома содрогания заставили зазвенеть бокалы, пробежав по всей длине загроможденного как мир стола.

Дергая онемевшим кулаком, морщась от выстрела боли, Томад Сенгар медленно опустился в кресло.

Огоньки свечей успокоились, как будто радуясь возвращенному покою; нежная теплота их желтоватого света контрастировала с горьким гневом старейшины Эдур.

Напротив него жена поднесла к губам шелковую салфетку, дважды промокнула, опустила. Поглядела в глаза мужа. – Трус.

Томад вздрогнул, взор его обежал оштукатуренные стены. Напрасно они убрали раздражающие гобелены… Пятна сырости разрисовали углы под потолком мутными «картами». Штукатурка вздулась, покоробилась под действием постоянных протечек. Трещины бежали во все стороны, напоминая зигзаги молний.

– Ты не увидишь его, – сказала Уруфь.

– Он не увидит меня, – ответил Томад. Это было не согласие, скорее протест.

– Мерзкий тощий летериец, спящий с мальчиками – он победил тебя, муженек. Он встает на пути – и у тебя делается понос. Не усмехайся моим словам. Ты не можешь даже поглядеть мне в глаза! Ты сдал последнего нашего сына.

Губы Томада скривились. Он почти прорычал: – Кому же, Уруфь? Скажи. Канцлеру Трайбану Гнолу, увечащему детей и называющего это любовью? – Он поднял на нее глаза, скрывая – даже от себя самого – какого усилия это требует. – Сломать для тебя его шею, жена? Проще, чем переломить сухую ветку. Как думаешь, что сделают телохранители? Останутся в стороне?

– Найди союзников. Наша родня…

– Все дураки. Коронованы леностью, развращены неуверенностью. Они заблудились еще сильнее, чем Рулад.

– У меня был посетитель, – сказала Уруфь, наполняя кубок вином из хрустального графина (он едва не свалился со стола от силы внезапного гнева Томада).

– Рад за тебя.

– И хорошо. Это был к’риснан. Он пришел сказать, что пропал Брутен Трана. Подозревает, что Карос Инвиктад или канцлер осуществили месть. Они убили Брутена Трану. Кровь Тисте Эдур на их руках.

– Твой к’риснан может всё доказать?

– Он идет по следу, но не выражает особой надежды на успех. Но я хотела поговорить не об этом.

– Думаешь, я равнодушен к пролитию летерийцами эдурской крови?

– Равнодушен? Нет, муженек. Беспомощен. Что, снова прервешь меня?

Томад промолчал, не согласившись, а просто не найдя слов. Нечего сказать. Ей. Всем.

– Хорошо, – произнесла жена. – Скажу так. Думаю, к’риснан солгал.

– Насчет чего?

– Думаю, он знает, что именно случилось с Брутеном Траной. Он пришел за советом к жене, чтобы достучаться до мужа. Он желал вначале оценить мою первую реакцию на рассказ, затем изучить реакцию более взвешенную, по прошествии дней. Озвучивая подозрения, пусть и лживые, он также желал подхлестнуть в нас растущую ненависть к летерийцам. Подтолкнуть нас к мщению, заставив начать подковерную борьбу. Это может отвлечь Гнола и Кароса.

– Отвлекшись, они – может быть – не распознают более опасной угрозы, к которой имеет отношение пропавший Трана.

– Отлично, муж. Ты можешь быть трусом, но ты не дурак. – Она помолчала, отведав вина, а затем продолжила: – Это уже что-то.

– Долго ли ты будешь шпынять меня, жена?

– Сколько необходимо.

– Мы были не здесь. Мы плавали по другой половине треклятого мира. Вернулись – и застали заговор, торжествующий, сильный, хорошо окопавшийся. Мы вернулись, чтобы понять: мы потерялись.

– Пора вернуть себе победу.

– Нам не победить, Уруфь. Рулад безумен. Его сломило предательство Низали.

– Лучше мертвая сука, чем сука, вставшая у нас на пути. Рулад повторяет свои ошибки. – Он избавился от раба Удинааса – и привязался к ней. Он не умеет учиться.