– Нет. Значит, ты утверждаешь, что все это – упражнения с силой? Упражнения, конечной целью которых станет понятный и доступный всем урок? Метафора, ставшая реальностью?
– Нет, Джанат. Когда я говорю о силе, уничтожающей саму себя, я не употребляю метафор. Я говорю буквально. Так скольким поколениям Должников предстоит страдать на фоне все разрастающихся ловушек цивилизации, все усиливающихся излишеств в расточении проходящих мимо рук бедняков денежных потоков? Скольким, прежде чем мы все остановимся и скажем хором: «Стоп! Хватит! Пожалуйста, больше никаких страданий! Избавимся от голода, от войны, от неравенства!» Что же, насколько вижу я, череда поколений будет бесконечной. Мы просто копаемся в грязи, пожирая все, что ухватит рука, в том числе своих сородичей. Что это – всего лишь неизбежное проявление какого-то закона природы? Неужели для нас не существует ни моральных понятий, ни этических сдержек, неужели мы умеем лишь красноречиво и бессмысленно забалтывать великие идеи?
– В твоем велеречии слишком много эмоций. Признак одержимости.
– Ты упала до грубого юмора, Джанат?
– Уф. Ладно, ладно. Начинаю понимать твои мотивы. Ты развяжешь смертоносный хаос ради всеобщего блага.
– Будь я жалостлив к себе – начал бы сетовать, что никто не поблагодарит меня за принесенное благо.
– Значит, ты принимаешь ответственность за последствия.
– Кто-то же должен.
Она помолчала дюжину ударов сердца. Теол смотрел в ее глаза – воистину прекрасные глаза – и видел, как они раскрываются все шире. – Ты сам – метафора, ставшая реальностью.
Теол усмехнулся: – Не нравится? Но это нелепо? Как я могу не нравиться? Мной нужно восхищаться. Я стал иконой воплощенного стяжательства, образом великого, но безымянного бога! Если я ничего не делаю с накопленными богатствами – что же, я заслужил право. Все голоса его священной литании трубят: «Ты заслужил!»
– Но есть ли моральное основание в уничтожении накопленного? В подрыве той системы, которая дала тебе разбогатеть?
– Джанат, какое отношение имеет к происходящему мораль? Богатство – морально? А целая жизнь, проведенная в трудах на какую-нибудь жирную жабу – моральна? Верная служба купеческому дому – моральна? Верная кому? Верная чему? О, да они оплатили верность сотней доков в неделю, не считая прочих удобств! Но чья верность праведнее – верность хапающего богатства или верность преданно служащего нанимателю? Разве купец на вершине золотой кучи не получает привилегию быть безжалостным и жестоким? Но если это хорошо для него, почему это плохо для беднейшего работника его компании? Есть ли моральное основание в двух наборах правил, совершенно не совпадающих между собой? И почему слова насчет «морали» и «добродетели» так легко вылетают из пастей тех, кто увлеченно карабкается на вершину, позабыв и про первое, и про второе? Давно ли мораль и этика стали орудием подчинения одного человека другому?
Джанат смотрела на него. Лицо женщины стало непроницаемым.
Теол хотел воздеть руки, подчеркивая кульминацию речи; но вместо этого он попросту пожал плечами: – Мое сердце разбили нагие курицы.
– Да, понимаю, – шепнула она.
– Надо было уходить раньше.
– Что?
В переулке затопали сапоги. Хлипкая дверь, недавно установленная Баггом из уважения к стыдливости Джанат, упала с одного удара. В дом вломились люди в доспехах.
Джанат негромко вскрикнула.
Танал Ятванар не верил собственным глазам. Стражники проталкивались мимо него; в конце концов ему пришлось растопырить руки, чтобы избыток солдат не развалил нелепую комнатенку с перепуганными, квохчущими курами и выпучившими глаза обитателями.
Ну, хотя бы ОНА действительно выпучила глаза. Мужчина – печально знаменитый Теол Беддикт, нестерпимо смешной в дурацком сцепленном булавками одеяле – смотрел на нежданных гостей спокойно.
Танал устремил взор на Джанат и ухмыльнулся. – Какая неожиданность!
– Я… я что, знакома с вами, господин…?
Теол промолвил безмятежным тоном: – Чем могу служить?
Танал, смущенный словами Джанат, не сразу услышал вопрос Теола. Потом ощерился: – Я здесь, чтобы арестовать твоего лакея. Человека по имени Багг.
– Он нет! Он готовил не настолько плохо.
– И, как оказалось, я наткнулся на другое преступление.
Теол вздохнул и нагнулся, подняв подушку, из которой извлек живую курицу. Она была ощипана, только стержни перьев торчали тут и там. Птица трепыхалась, пытаясь хлопать вялыми розовыми крыльями, мотала головой на тощей шее. Теол протянул ее агенту: – Вот. Признаюсь, мы почти не надеялись на получение выкупа.
Какой-то стражник за спиной Танала сдавленно хихикнул.
Танал скривил губы.