Буриданы

Какие веселые сегодня глаза, как неудержимо ползут вверх уголки рта, и даже нос, толстый, ненавистный нос подозрительно дергается, словно кто-то щекочет его пушинкой — кто знает, может, действительно щекочет или вдувает в ноздри чужие пряные ароматы. Как пахнет начало новой жизни, как акация? Нет, скорее как полынь. И это хорошо, ибо сладкие запахи усыпляют, горькие же заставляют бодрствовать. А когда ты не спишь, можешь видеть даже такие образы, которые бесплотны. Что, например, напоминает это смешное белое платье? Конечно, бабочку — ведь его жизнь тоже продлится лишь один день.

Интересно, почему никому, кроме отца, не нравится Алекс? Мама велела с ним не церемониться, муж, сказала она, должен слушаться жену, по крайней мере дома, поскольку вне его он все равно будет делать то, что взбредет в голову, — бедная гордая мама, она никак не может примириться с мыслью, что

у нее нет и никогда не будет кареты с лошадьми, чтобы поехать в оперу, да и самой оперы нет, не говоря уже о маленьком замке в горах Южной Германии. Неужели она надеялась, что замужество дочери приведет к исполнению ее мечтаний, что она станет тещей какого-нибудь князя, попадет в Петербург и ее представят ко двору, в том числе тому бородатому олуху, которого она называет «настоящим джентльменом», и его жене, принцессе Дармштадтской со злыми очертаниями рта? Как неприятны бородатые мужчины, даже когда они писатели, не говоря об императорах. Но маму еще можно понять, она оплакивает упущенный дворянский титул, а почему Хуго такой ледяной, почему его голос, как только он начинает разговаривать с Алексом, сразу становится металлическим, он же терпеть не может высший свет, «надутых индюков», как он их называет, Хуго жаждет свободы, равенства и братства, как во Франции, следовательно, Алекс должен бы ему нравиться, он ведь низкого происхождения, сын хуторянина; должен бы, но не нравится. Может, Хуго раздражает стремление Алекса трудом достичь положения, которое иным достается по праву рождения? А разве он сам не хочет добиться того же? Конечно, хочет, только другим путем, силой. И Альфред, даже Альфред куксится, Алекс, представьте себе, не одолжил ему денег! Алекс не дурак, он сразу понял, куда Альфред с этими деньгами собирается идти — в игорный дом. Какие странные у некоторых интересы, даже у тех, кто как будто одной с тобой крови. Или верна догадка о случившемся в день, когда мать вышла из коляски чужого офицера? Как давно это было, но все равно ясно стоит перед глазами, вот она укладывает куклу спать, идет к окну, чтобы задернуть занавески, и видит их. Тогда я ничего не поняла, только почувствовала в груди что-то мерзкое, холодное и скользкое, лишь потом, читая романы, осознала, что за этим крылось. Значит, моя мать обманывала отца? И это есть брак? Было бы ужасно, если б я тоже когда-то изменила Алексу. Чем люди себя в таких случаях утешают? Что данная Богу клятва не в счет, потому что Бога нет? Но ты же сама есть…

— Марта, ты готова?

— Сейчас, папа. Можешь войти, я одета.

Стеснительный, скромный папа: как он постарел за пару последних лет, после операции. Надо бы ему поехать на воды, но откуда взять денег? Подумать только, дед ворочает миллионами, дяди тоже не бедствуют, а отец должен считать каждую копейку. Конечно, если б он написал дедушке и попросил помощи, скорее всего, дедушка не отказал бы — но отец гордый.

— Какая ты сегодня красивая, дочка!

— Неужели? А по-моему в этом платье я похожа на куклу. Смотри! Я хлопаю глазами… Ма-ма! Ма-ма!

— Что случилось?

— Я тебя не звала, я только показывала папе, как кукла говорит «мама»! Это делается вот так: ма-ма!

— Вот из-за этого паясничанья ты и не нашла себе нормального мужа. Иди, Карл, мне нужна твоя помощь.

— А Алекс еще не приехал?

— Не волнуйся, приедет твой Алекс, куда денется? Не каждый же день чухне удается заполучить в жены немку. Карл, сколько раз мне надо повторять?

Мать ошибается, это не паясничанье, это страх, поскольку, хотя взор и блистает, как небеса, сердце все равно темное, словно море, далекое чужое море — то, что за десять верст отсюда, не темное. Неизвестность — вот из чего рождается страх — неизвестность внутри тебя. А если я вообще не такая, какой себе кажусь? Или если сейчас такая, то смогу ли такой же остаться? Что будет, если однажды во мне проснется мама — моя мама? Все так сложно, и нет никакой надежды добиться ясности. Существует ли вообще человек, который способен понять самого себя? Признаться себе в собственном несовершенстве? Какое чудо, что кто-то готов тебя любить такой несовершенной! И что будет, если это чудо разлетится в осколки?

— Горько! Горько! Горько!

Повернув голову, Алекс встретил шаловливый вопросительный взгляд, вынул с философским спокойствием салфетку из-за воротника и бросил на стол.

— Они нас в покое не оставят, — сказал он вполголоса.

Как в зеркале, соседка в белом платье повторила все его движения: отодвинула стул, встала, слегка наклонила голову; губы раскрылись послушно, намного послушней, чем вчера вечером в темноте коляски.

— Ого! — обрадовались гости.