Бурная жизнь Ильи Эренбурга

Ослабленный болезнью, сильно исхудавший (он потерял около двенадцати килограммов), почти все время, пока длится «странная война», он проводит в постели. Друзья-французы оставили его: «В ту зиму мало кто к нам приходил: некоторые из былых друзей считали, что я предал Францию, другие боялись полиции — за мною следили»[381]. Среди тех, кто навещал его, были Андре Мальро, отказавшийся публично осудить пакт Молотова — Риббентропа, «пока коммунистов держат в тюрьме», Жан-Ришар Блок, доктор Симон — его лечащий врач, Вожель — директор журнала «Lu», Путерман — переводчик Эренбурга, Рафаэль Альберти — летчик Понс, с которым они познакомились в Испании, Луиза и Морис Гильсум (Гильсум был директором Североевропейского банка). Из Варшавы приехал старый друг Эренбурга поэт Юлиан Тувим. Тувим был евреем, и первые дни немецкой оккупации повергли его в ужас; впоследствии Тувим скажет, что под впечатлением от его рассказов Эренбург начал подумывать об эмиграции в Палестину, и только нападение немцев на Францию помешало ему осуществить этот план[382]. Возможно, замысел переселиться в Палестину зародился раньше, в 1938 году, при встрече с Романом Якобсоном. Якобсон бежал из Праги от нацистов и по дороге остановился в Париже. Он еще не решил, куда отправиться — в Палестину или в США, — важно, чтобы это было как можно дальше от Европы.

Странная болезнь Эренбурга закончилась так же внезапно, как и началась, — новый шок оказался для него целительным: 15 мая 1940 года немецкие войска прорвали линию фронта в Арденнах и хлынули в глубь французской территории. 24 мая с помощью своего старого друга Анатоля де Монзи, министра общественных работ в правительстве Рейно, Эренбург получает журналистское удостоверение. Рейно намерен восстановить связи с СССР, послать в Москву Пьера Кота с заданием уговорить Сталина продать Франции военные самолеты. Монзи нуждался в помощи Эренбурга, который должен был поддержать запрос французов и убедить Москву, что без советских самолетов Франции не сдержать немецкое наступление. Однако Пьер Кот так и не успеет вылететь, а к Эренбургу на квартиру явится полиция с ордером на арест. Дело принимало серьезный оборот, и только вмешательство министра иностранных дел Жоржа Манделя, стоявшего за сближение с Советским Союзом, положило конец этому недоразумению.

Между тем события развиваются все быстрее. 3 июня Париж переживает первые бомбардировки. Паника, беспорядочное бегство жителей… Все вызывает в памяти увиденное в Амьене в 1916-м и в Мадриде в 1936-м. Советское посольство эвакуируется в Бордо, друзья уехали, Париж обезлюдел. Эренбурги все еще остаются в городе. 13 июня немцы входят в опустевшую столицу. «Не было ни одного человека — не Париж — Помпея… Пошел черный дождь (жгли нефть). На углу улицы Ренн молодая женщина обнимала хромого солдата. По ее лицу катились черные слезы»[383]. Из соображений безопасности они переезжают в посольство на улице Гренель. Однажды из-за занавесок Эренбург видит, как французские полицейские гонятся за двумя женщинами, которые с криком «Рот фронт!» салютуют советскому красному флагу на фасаде дома, и вслед за этим на улицу с ревом врывается автомобиль со свастикой. Эренбург готов умереть от стыда. От Дениз, своей бывшей возлюбленной, он узнал, что ее мужа Бернара Лакаша, возглавлявшего Международную лигу по борьбе с антисемитизмом, вызывали в префектуру, а немецкая полиция произвела обыск у них в квартире.

После первых панических дней жители возвращаются в город. «Но Париж больше не был Парижем: происшедшее оказалось не одним из тех военных эпизодов, которые приключались в прошлом столетии, а катаклизмом. <…> Когда я вернулся в Москву, ко мне пришла A.A. Ахматова, расспрашивала про Париж. <…> Анна Андреевна прочитала мне стихотворение, написанное ей после того, как она узнала о падении Парижа»[384]. Вот эти стихи:

Когда погребают эпоху,
Надгробный псалом не звучит,
Крапиве, чертополоху
Украсить ее предстоит.
И только могильщики лихо
Работают. Дело не ждет!
И тихо, так, Господи, тихо,
Что слышно, как время идет. <…>
И клонятся головы ниже,
Как маятник ходит луна.
Так вот — над погибшим Парижем
Такая теперь тишина[385]

.