Бурная жизнь Ильи Эренбурга

Наконец наступил день отъезда: 22 июля 1940 года немногие еще остававшиеся в городе служащие советского посольства сели в немецкий поезд. Эренбург ехал вместе с группой посольских работников, но в списке пассажиров его фамилия не значится. На вокзалах в Германии советский поезд встречали приветственными криками и цветами. В Берлине они провели две ночи в гостинице, на двери которой висело объявление: «Евреям вход воспрещен». Ни на минуту его не отпускает тревога, он истерзан мучительной неизвестностью — что ждет его по ту сторону границы? Ирина предупредила, что по Москве поползли слухи о том, что Эренбург — невозвращенец; на советском языке это означало — предатель и дезертир. Он не был дезертиром, но он был, и был действительно, по определению Молотова, «близоруким антифашистом», иначе говоря, тем, кто «саботировал» советско-германский пакт.

В своей жизни Эренбургу пришлось сыграть немало ролей, но никогда он не выступал в роли друга Адольфа Гитлера. Он часто отмалчивался, менял убеждения, но он только что пережил войну; для него она началась четырьмя годами раньше в Барселоне как грандиозный праздник освобождения, а только что закончилась чудовищным поражением и торжеством фашизма. Этого унижения он не забыл. Девятнадцать лет назад, задолго то того, как Гитлер написал «Майн кампф», Эренбург в своем первом романе «Хулио Хуренито» предвидел «торжественные сеансы уничтожения еврейского племени». За эти годы его отношения с «иудейским духом» и еврейским народом прошли через разные метаморфозы, но «Хрустальная ночь» в Германии, погромы и нацистские концлагеря все расставили по своим местам. Разделит ли родная страна его ярость, спасет ли от отчаянья? На тот момент все обстояло как раз наоборот; но начнется Великая отечественная война, Гитлер нападет на Россию, и Эренбург, наконец, вздохнет свободно.

Глава VIII ВЕЛИКАЯ ОТЕЧЕСТВЕННАЯ

Русские — не люди, а стадо животных. <…> Большевизм просто подчеркнул эту расовую черту русского народа.

Йозеф Геббельс

Я стреляю —

И нет справедливости
Справедливее пули моей!

Михаил Светлов. «Итальянец»

Персона нон грата

Он с тревогой ожидал встречи с родиной, волновался: а как его примут? Все оказалось очень просто: его приезд проигнорировали. Согласно советскому ритуалу, Эренбургов должен был встретить на вокзале представитель Союза писателей и отвезти на служебной машине домой. Однако их никто не ждал. Эренбург проглотил это оскорбление, но дальше покорно плыть по течению он не собирался.

Он пытается добиться приема у наркома иностранных дел В.М. Молотова, чтобы рассказать о ситуации в оккупированной Франции. Его принимает заместитель Молотова Соломон Лозовский — старый большевик и интернационалист. Лозовский выслушивает Эренбурга рассеянно. «Я не выдержал: „Разве то, что я рассказываю, лишено всякого интереса?“ Соломон Абрамович грустно улыбнулся: „Мне лично это интересно. Но вы же знаете, что у нас другая политика…“»[386] Перед Эренбургом закрываются все двери. «Известия» отвергают его статьи; орган профсоюзов газета «Труд» дает неопределенные обещания напечатать материал, если в нем не будет ни слова о немцах; из Гослитиздата сообщают, что книга об Испании не выйдет: «…задержала типография, а тут подоспел пакт — и набор рассыпали. На память дали верстку»[387]. Стихи, которые он предлагает журналу «Знамя», оседают в цензурном комитете. Не имея возможности печататься, он выступает с лекциями, но и этому скоро приходит конец: однажды он отказался говорить в присутствии сотрудника германского посольства, пожелавшего его послушать, и после этого его творческие вечера отменили. Однако он не сдается. Он вновь обращается к поэзии: его стихи становятся все более мрачными — на смену бодрячеству соцреализма приходят картины апокалипсиса:

Города горят. У тех обид
Тонны бомб, чтоб истолочь гранит. <…>
От полей исходит трупный дух.
<…>
И на ста языках человек
Умирая, проклинает век.
…Будет день, и прорастет она
Из костей, где всходят семена,
<…>
Всколосятся руки и штыки,
Зашагают мертвые полки,
Зашагают ноги без сапог,
Зашагают сапоги без ног,
Зашагают горя города…

(«Города горят. У тех обид…»)[388]