Бурсак в седле

— Сапоги по нынешним временам — штука дорогая, — укоризненно произнес его напарник. О хорунжем они словно бы забыли — ткнули носом в дырявый, полный требухи зловонный пень и там оставили.

— Ай-ай-ай! — закричал человек-обезьяна, бросаясь к сапогу, прилипшему к кочке. — Молодец Трофим, засек вовремя, не то бы мы лишились дорогого товара.

Трофим засмеялся, ткнул Чебученко ногой в бок.

— Дорогой товар — вот он, — сказал, — дороже нету.

Хорунжего приволокли на большую поляну, посреди которой горел костер, бросили на землю. Трофим подошел к чернобородому, плечистому мужику, орудовавшему у костра.

— Вот, дядька Енисей, принимай беляка. Ставь на довольствие…

— Ага, — тот раскорячился, бесстрашно сунул в огонь голую руку, выволок черную печеную картошку, — разбежался изо всех сил и лаптем землю придержать забыл. Счас! Счас я твоему офицерику манную кашку начну готовить. Дворянин ведь, наверное…

Трофим покосился на стонавшего хорунжего:

— Скорее всего, из бар… Дворянин. Слышь, как поет!

— Нарезать бы у него из ляжек мяса и пельменей с черемшой сготовить. Не то давно пельменей не ели.

Дядька Енисей был старшим в группе партизан; его команды выполнялись беспрекословно, если он скажет нарезать из пленного мяса для жарева или для пельменей — так оно и будет сделано, если скажет запечь на костре живьем вместе с картошкой — запекут. Дядька Енисей кинул одну картофелину Трофиму:

— Лови!

Тот поймал, сделал это ловко. Вторую картофелину старший кинул Гоше. Тот оказался менее ловок, картофелина шлепнулась на землю и подкатилась к ногам Чебученко. Гоша, тряся бородой и размахивая длинными руками, кинулся к хорунжему:

— Это не твое, это мое!

Схватил картофелину, с жадностью ее разломил. Запихнул в рот вначале одну половину, потом другую. Проглотил, не разжевывая, облизал губы черным, испачканным гарью языком:

— Вкусно!

Дядька Енисей также разломил картошку, съел ее без особого интереса, поглядел на пленного калмыковца. Произнес глухо, прокатывая слова во рту, будто кости:

— Ну, рассказывай, чем ты занимаешься у Маленького Ваньки? В какой должности служишь?

Чебученко болезненно перекосился и, сплюнув изо рта кровь, просипел что-то невнятное.

— Чего ты там фикстулишь, а? — дядька Енисей раздраженно подергал бородой. — Не слышу. Людей пытал?

Хорунжий, словно бы очнувшись, испуганно тряхнул головой:

— Нее…

— А по моим сведениям — пытал, — дядька Енисей, конечно, брал пленника на арапа, тонкостями допросов он не владел, как вытащить из человека самую тонкую жилу, чтобы тот выдал все от «а» до «я», ничего не утаив, дядька Енисей не знал, хотя всадить кому-нибудь из беляков в задницу шомпол поглубже, чтобы он вылез через ноздри, умел и иногда этим своим умением пользовался. Производил он эту операцию с удовольствием.

Дядька Енисей переместился от костра к пленнику, навис над ним большой мятой глыбой, подвигал бородой из стороны в сторону.

— Рассказывай, милок, — потребовал он, — не запирайся. Считай, что ты на исповеди, — дядька Енисей придвинулся к пленнику еще ближе. Тому сделалось страшно. Он задергал ногами, зазвенел шпорой, прилаженной к единственному сапогу, оставшемуся на нем, стараясь выбраться из-под страшного таежного человека.

Тот понимающе ухмыльнулся, показал зубы — крупные, как у людоеда, темные, прочные и острые.

— Итак, излагай, кем ты служишь у Маленького Ваньки? — ласковым, совершенно домашним голосом поинтересовался дядька Енисей, ткнул хорунжего ногой. — Ну!

— В первом полку служу, — просипел Чебученко сдавленно, — командиром сотни.

— А раньше кем служил? — задал неожиданный вопрос дядька Енисей, глаза у него сжались в две узкие щелки.

Чебученко невольно вздрогнул — он этого вопроса боялся — не дай бог выяснится, что он водил людей на допросы, а потом провожал в последний путь, — тогда этот бородатый леший сожрет его живьем, — вдавился лопатками в землю и засипел:

— Сы-ы-ы!

— Какой нервный беляк, — удивленно усмехнулся дядька Енисей, — давно такие не попадались.

— Ты чего, помочиться хочешь? — спросил таежный дядька. — Или уже под себя напруденил?

Тимофей приблизился к нему, понюхал воздух:

— Вроде бы не пахнет.

— Сы-ы-ы!

— Разговорчивый какой, — не переставал удивляться дядька Енисей, — то ли по-кошачьи, то ли по-свинячьи. Без толмача не обойтись.

— Лист кровельного железа, содранный с купеческой крыши, — самый лучший толкач, — рассудительным тоном произнес Тимофей.

— Это только в самом крайнем случае, — остепенил ретивого подопечного дядька Енисей.

Где-то далеко-далеко, на краю краев света продолжала раздаваться частая, заглушенная расстоянием стрельба. Дядька Енисей оттопырил одно ухо:

— Похоже, не кончается заваруха. То ли мы беляка, то ли беляки нас, — он вздохнул и перекрестился. — Прости, Господи, души наши грешные.

— Чего крестишься, дядька Енисей? — Тимофей растянул рот в плотоядной улыбке. — Ты же в Бога не веришь. Комиссар ежели узнает, тебе все, что растет ниже бороды, оторвет.

Старший набычился, борода у него неожиданно растрепалась, неряшливо распалась на две половинки, расползлась в разные стороны.

— Для этого он еще узнать должен…