Буржуазное равенство: как идеи, а не капитал или институты, обогатили мир

Я уже отмечал, что Мокир писал о том, что Просвещение было одержимо полезной информацией. Он прав - проверка "полезности" в обыденной жизни характерна для буржуазии. Но подождите. Экономист Петер Бёттке замечает в этой связи, что то, что регистрировало предметы, которые люди считали "полезными", - это цены, определяемые торговлей, хотя, конечно, только на профанные, а не на священные предметы, такие как искусство, семья или наука. Торговый тест, в ходе которого происходит согласование цен, - это существенная вторая половина революции улучшения профанного. "Полезность" дается не сущностью пальто или сарки, не ткацким искусством. Трудовая теория стоимости или любой другой эссенциализм в приписывании профанной ценности ошибочен. Полезность обычных товаров и услуг, как стало ясно экономистам в 1870-х годах (слишком поздно для Маркса), следует определять только по денежной стоимости, которую люди готовы выложить за пальто или сарки в обмен на другие товары, во всяком случае, на товары, которые поступают в торговлю (исключения экономисты называют "угловыми решениями", а нормальные люди - священными). Никакой профанной стоимости, кроме потребительской, не существует. Как сказал ашкеназскому еврею-американцу Лео Меламеду его отец в Литве, "стоимость можно определить только на реальном рынке, где есть люди". Как бы это ни было неприятно, но торговая стоимость не находится внутри буханки хлеба или часа работы по дому. Она определяется там, где есть люди, потому что профанная стоимость возникает из того, что ценят люди, а не из самой вещи. Спустя десятилетия младший Меламед применил мудрость своего отца, организовав в Чикаго первый рынок финансовых фьючерсов.¹

Таким образом, спрос действительно сыграл свою роль в промышленной революции, а затем и в Великом обогащении, но через черный ход, обозначенный как Traded Values Registered Here. Более ранние промышленные революции в Европе и других странах, вероятно, имели в качестве своих импульсов аналогичные сдвиги в ценностях - вспомните предметы роскоши в эпоху итальянского Возрождения, или влияние мусульманской утонченности на Европу, охваченную крестовыми походами, или восприятие китайской культуры в Корее и Японии. Экономические историки Максин Берг и Пэт Хадсон подчеркивают значительное распространение в Великобритании в XVIII веке мелких предметов роскоши, пришедших из внешней торговли, начиная с кофе и кофейни в XVII веке.² Экономический историк Голландской республики Ян де Врис также утверждает, что то, что он с характерным остроумием называет "промышленной" революцией, возникло в результате жажды Голландии, Англии и Новой Англии новых товаров, таких как китайский фарфор и виндзорские стулья.³ Но такие выдающиеся историки, изучавшие спрос в XVII и XVIII веках, с готовностью признают, что спрос на кофе или стулья сам по себе не делает промышленной революции, тем более не делает ее великим обогащением. Если бы это было так, то, по мнению историка, это произошло бы раньше и в других местах, поскольку волны появления новых товаров для потребления - обычное историческое явление. А экономист может указать - как я сам неоднократно указывал в британской экономической истории с 1970 г., не слишком влияя на коллег, стремящихся говорить в кейнсианском духе о trickle down или trickle up, - что переключение с одного вида использования вводимых обществом ресурсов труда, капитала и земли на другой не сильно меняет эффективность этих ресурсов.⁴ Мы пытаемся объяснить именно резко большие изменения в реальном доходе на человека. Современный мир создали резко усовершенствованные методы производства (пар, электричество, электроника, университеты) резко новых продуктов (фарфор в массе, образованные люди, хлопок для нижнего белья, мягкая мебель, современные корпорации, звукозапись, авиаперелеты, антибиотики, текстовые процессоры). Это не перетасовка, вызванная изменениями в структуре спроса.