Буржуазное равенство: как идеи, а не капитал или институты, обогатили мир

Правда, сам Тодескини прямо утверждает, что "осторожность и бдительность в отношении моральных, гражданских, ... [и] экономического поведения" в XIV-XV веках "не могут быть сведены к раннему проявлению "буржуазного" духа"¹⁹ В своей жалобе на кодирование благородного и благотворительного поведения флорентийцев как "анахронизма" он подразумевает, что такая расшифровка вполне допустима в наши дни. Под "буржуазным" Тодескини, по-видимому, понимает современное, после Руссо, Маркса и Сартра, представление о единоличном стремлении к максимальному итогу, о неугомонном стремлении к наживе, об абсолютном стремлении к обогащению, о страстной охоте за ценностями. И, похоже, он считает, что это характерно для современного мира. Он тоже попал в ловушку современного предубеждения против самого слова "буржуа" и его недавнего использования в качестве термина презрения.

Я бы ответил, что и рано, и поздно, сегодня, как и в XIV веке, член la borghesia считает, что "только социальный корпус... может освятить его экономическую деятельность и определить его как надежного купца"."Тим Паркс придерживается более циничной точки зрения, утверждая, что такой богатый флорентиец, как Козимо Медичи (Старший или его дальний родственник, Великий герцог), "купил себе место в раю" и "соблазнил духовенство, финансируя капитальный ремонт церквей" и восхитительное религиозное искусство эпохи Возрождения. Паркс представляет себе современного итальянского буржуа, который едет на субсидируемом скоростном поезде в Рим и говорит себе: "Я чувствую себя добродетельным - богатым и добродетельным, как те старые банкиры эпохи Возрождения. Не это ли, в конце концов, означает быть буржуа? Состояние души, изобретенное во Флоренции в XV веке: добродетельный, простительно самодовольный бизнесмен".²¹ Но бизнесмены в кватроченто так же, как и сейчас, хотят быть хорошими, не меньше, чем политики, священники или профессора, и действительно, бизнесмены имеют моральное счастье ежедневно оказываться в ситуациях, когда добро и зло очевидны, а результаты ясны. Тухлая рыба, поданная в его ресторане, имеет для буржуазного хозяина более непосредственный результат, чем гнилые идеи, выдвинутые бездумным антибуржуазным профессором. Правда, искренние бизнесмены часто терпят неудачу в своих этических проектах, как и падшие люди. Но ведь и политики, и священники, и профессора тоже. Вопреки мнению о том, что средневековые люди сильно отличались от нас с вами, средневековая церковь позволяла купцам делать свое доброе дело, но при этом предъявляла к ним высокие требования, а тех, кто не выполнил свой христианский долг, ждали муки Преисподней.

Леон Баттиста Альберти (1404-1472 гг.) наиболее известен как основоположник искусствоведения, но он написал также диалог о семье, в котором герой Джанноццо заявляет, что "это, пожалуй, своего рода рабство - быть вынужденным умолять и просить других людей, чтобы удовлетворить нашу нужду [вместо того, чтобы работать и торговать для этого]. Вот почему мы не презираем богатство". Цитируя отрывок из Альберти, Ричард Пайпс отмечает, что "этот позитивный взгляд на собственность и богатство стал доминировать в западной мысли в XVII и XVIII веках"²² Верно, и тема здесь та же. Адам Смит повторяет логику Альберти, когда пишет в отрывке о мяснике-пивоваре-пекаре: "Никто, кроме нищего, не решает зависеть главным образом от благосклонности своих сограждан"²³.

Но даже в торговой Флоренции эти взгляды не переросли в полноценную буржуазную цивилизацию. Возможно, потому, что они укоренились в антибуржуазной Италии, где господствовали князья земли и церкви. Во времена Данте, как и во многие другие времена, торговля, как и почти все остальное в нашей подлунной жизни, рассматривалась как повод для греха, а прибыль - как его признак. Святость в 1300 году зарабатывалась молитвами и благотворительными делами, тогда как покупать и продавать по дешевке считалось большой опасностью для души даже для такого жителя торговой Флоренции, как Данте (не то что могущественные церковники в "Божественной комедии", которые избежали этой опасности). Как утверждали за столетие до Данте святоши-альбигойцы на юге Франции, истинно святыми людьми были "нищие веры", то есть богатые люди, такие как святой Франциск Ассизский, выбравший в 1205 г. "госпожу бедность, невесту прекрасней которой никто из вас не видел"²⁴ И все же во времена Шекспира, через три века после Данте, претензии на "добродетель" для торговца считались просто смешными. "Пусть я не лгу, - говорит плут Автолик в "Зимней сказке", - это не пристало никому, кроме купца"²⁵ Улисс в "Троиле и Крессиде" говорит: "Давайте, как купцы, покажем наши самые грязные товары / И подумаем, что, может быть, они будут продаваться"²⁶.