Буржуазное равенство: как идеи, а не капитал или институты, обогатили мир

Институты - это глазурь на торте, если они не имеют этического подкрепления: водитель автобуса берет на себя профессиональную ответственность за планы и жизни шестидесяти человек, находящихся под его опекой, или политик сопротивляется взятке, которую ему предлагает фирма, строящая шоссе. Не следует также сводить их всегда к стимулам принуждения или вознаграждения. Увольнение или тюремный срок помогают, как и специальные медали, которые носят полицейские Нового Орлеана, не оставившие город, но они, в свою очередь, зависят от честных прокуроров и руководителей. Вспомним честных прокуроров и судей в Италии, которые в начале 1990-х годов ценой своей жизни расправились с мафией. Quis custodiet ipsos custodes, спрашивали римляне: кто будет следить за соблюдением законов? Идеологические изменения привносят нового беспристрастного зрителя в распространенные привычки сердца, "социализированную субъективность", по выражению Пьера Бурдье и Лоика Ваккана.⁶ Новые эгалитарные идеи в Европе - согласно которым водители автобусов и политики, профессора и домохозяйки почувствовали себя вправе нести равную ответственность - разбили пирог обычаев. Удивительно, но отношение к простым людям как к свободным и благородным сделало их по историческим меркам поразительно богатыми.

Экономисты-неоинституционалисты на самом деле не приняли идею о том, что этические идеи могут иметь значение независимо (иногда) от стимулов. Неоинституционалисты говорят, что они приняли эту идею, и начинают возмущаться, когда какой-нибудь идиот утверждает, что это не так. Но затем они возвращаются к аргументам, утверждающим, что формальные институты (обозначим их буквой N, поскольку другой термин, Идеи, также начинается с I) достаточны для роста (G).

N → G

То есть (хорошие) институты предполагают (позитивный) рост. Неоинституционалисты в своей реальной научной практике, в отличие от своих декоративных претензий на интерес к идеям, отрицают то, что я утверждаю в настоящей трилогии на основе массы позитивистских, бихевиористских и самуэльсоновских доказательств, а также на основе гуманистических свидетельств пьес, романов, философии, биографии и обычного человеческого опыта, а именно: ⁷.

N и D → G.

N - институты, D - идеи, в данном случае включающие идеи этики в S-переменных и, возможно, права в L-переменных (хотя в институты можно поместить и L, если рассматривать их как стимулы, а не как выражение идеалов). Идеи, D, следует рассматривать как "здравые, вполне благоприятные этические представления о других людях, действующих в рамках добровольных сделок и предлагающих улучшения". Аналогичным образом, институты, N, следует рассматривать как "не идеальные, но, в стиле Джона Мюллера, довольно хорошие стимулы, соответствующие переменным P."⁸ В XVIII веке в Британии изменились только идеи D, а не институты. N фактически не изменилось, а L почти не изменилось.

Если вместе с Нортом, Асемоглу и др. считать, что, напротив, N → G, то по строгой логике получается, что not-G → not-N, и начинается охота на институты, которые потерпели крах и продолжают терпеть крах. Но если верить, что N и D → G, то по столь же строгой логике следует, что not-G → либо not-N (плохие институты), либо not-D (плохие идеи), либо и то, и другое. (Этот логический момент в философии науки известен как дилемма Дюэма и в одной строке символической логики уничтожает самуэльсоновский фальсификационизм, лежащий в основе современной эконометрики и экономической теории). Если это так, то начинается охота либо за плохими институтами, либо за плохими идеями, причем не предполагается, что охота за возможностью плохой идеи является каким-то менее приоритетным научным направлением.

Я понимаю, что импульс придерживаться версии институтов Макса У стоит на первом месте, поскольку в 1960-е годы я говорил то же самое обычным, неколичественным, неэкономическим историкам экономики, таким как Дэвид Ландес: "Сначала давайте использовать показатели общей производительности факторов производства; затем, если что-то останется, мы можем посмотреть архивы писем британских мастеров-железников". К своему стыду, я никогда не собирался смотреть архивы писем, и не стал. Самуэльсоновской экономики, как мне казалось, было достаточно. Так вот.

На утверждение, что нордический институционализм выходит за рамки самуэльсоновской экономики, я снова отвечаю, как, собственно, уже тридцать лет говорю уважаемому Дагу Норту, что это не так: неоинституционализм - это самуэльсоновская экономика в затянутом виде. И его утверждение о том, что ранние экономисты не рассматривали институты, не соответствует действительности. Ранние экономисты рассматривали институты, причем зачастую гораздо шире, чем это делают неосамуэльсонисты-институционалисты - посмотрите на Фогеля и Энгермана, рассматривающих институт рабства, или Бьюкенена, рассматривающего институт правительства, или, например, Маршалла, рассматривающего институт предпринимательской фирмы, или Смита, рассматривающего институт гражданского общества.