Бусы из плодов шиповника

– Пока, – пожал я его вяловатую кисть, и он пошел в свою сторону неожиданно пружинистой, молодецкой походкой, хотя был, судя по виду, пожалуй, постарше меня. А вот ведь пишет «запоем», как сам говорил, «стихари». Не помышляя наверняка ни о прозе («Лета к суровой прозе клонят» – это уже Пушкин), ни о мемуарах… Поэт, одним словом. А поэты к среднестатистическим гражданам никогда не относились…

– А может быть, и в самом деле пора? Столько повидал прекрасных мест. В стольких передрягах побывать случилось. С какими людьми был знаком! Столько всего в памяти застряло – ни в один роман не втиснешь. «Можно же попытаться написать не как обычно пишут мемуары, а без вранья, без приукрашиванья собственной персоны…», – размышлял я, шагая своею дорогой, мысленно прокручивая в памяти идущее как бы фоном, очень хорошее, на мой взгляд, стихотворение встреченного только что поэта, прочитанное им.

В Японии выпал снег.
И все розы
Постриглись в монахини…

Я вспомнил Японию. Сангарский пролив, разделяющий ее надвое. И как мы шли по нему на судне ночью, выходя из Японского моря в Тихий океан. И, видимо, в связи с Японией мне припомнились стихи уже другого, умершего очень молодым, японского поэта Исикава Такубоку, тоже писавшего хокку и танку.

На песчаном белом берегу
Островка,
В Восточном океане
Я, не отирая влажных глаз,
С маленьким играю крабом…

А потом мне припомнился остров Итуруп. (Мы уже обогнули Японию, с ее изнаночной для нас стороны и приткнулись к Курильской гряде), где я в светлой неглубокой реке ловил руками красную рыбу, идущую на нерест из океана. Рыбины были большие и сильные и ловить их было легко, но жалко… И это тоже было осенью. Только, кажется, не в сентябре, а в начале октября…

В ноябре от какого-то случайного знакомого я узнал, что поэт умер, не дотянув не только до среднестатистического возраста, но и едва перешагнув пятидесятилетний рубеж. Оставив, значит, восемь лет своего недожития другим. «Поистине царский подарок…»

– А от чего он умер? – спросил я.

– Традиционная болезнь богемы – запой. Он ведь, если начинал пить – мог это делать неделями, не останавливаясь. Не разбирая уж потом, что пьет. «Все равно – лишь бы горело». Так что глотал всякую гадость… – Разъяснил рассеянно мой шапочный знакомец. И, взглянув на небо, с отвращением добавил: – До чего ж погода мерзкая стоит…

Шел мокрый снег. И, может быть, от этого он сутулился и ступал как-то неуверенно, по-стариковски. А мне вдруг вспомнилась уверенная походка поэта, устремленная «в светлое будущее». И только сейчас я обратил внимание, что стою на том же самом месте, недалеко от особнячка Союза писателей России, где меньше месяца назад мы встретились с поэтом.

Я опустил глаза и посмотрел на булыган у одинокой березы. Он был теперь мокрый и темный, а недолго покоящиеся на его поверхности снежинки, вскоре таящие, напоминали веселые веснушки на открытом, удивленно смотрящем на мир, детском лице. Может быть, от этого он весь так промыто, радостно блестел в редких лучах полузакатного и полузимнего уже солнца, почти не дающего тепла.

«Может быть, действительно засесть за мемуары? – подумал я, направляясь, как и в прошлый раз, в Союз писателей, где должна была состояться «презентация», как принято сейчас говорить, моей новой книги повестей и рассказов, одна из повестей в которой называлась «Мы никогда уже не будем молодыми». – А то ведь, и действительно, могу не успеть… И все исчезнет из этого мира вместе со мной… Интересно, а идет ли сейчас снег в Японии? Ведь мы от нее не так уж далеко…»

Я почему-то огляделся вокруг. Роз нигде видно не было. А вот голые, мокрые, безлистные ветви березы были почти траурно черны, и ветер хлестал ими по болезненно изогнутому белому стволу.

Экзамен по научному коммунизму

Это было в конце шестидесятых годов теперь уже прошлого, двадцатого, века…

Летняя сессия на нашем охотоведческом факультете должна была закончиться к десятому июня. Однако уже в первых числах этого месяца крайний срок, я и мой сокурсник Серега Мухин должны были прибыть на Командорские острова…

Туда, из Тихого океана, после зимовки на мелководной Банке Стейлмента, начнут возвращаться на свои лежбища для разведения потомства морские котики. Вернее – котихи, поскольку двухсоткилограммовые секачи-самцы, в отличие от миниатюрных, редко превышающих вес в пятьдесят килограммов самочек, уже находятся, начиная с апреля, на всех постоянных лежбищах Командор, два из которых расположены на острове Беринга и два – на острове Медном. На этих лежбищах самцы и занимают заранее прибрежные участки суши для будущего, состоящего в среднем из сорока – пятидесяти самок гарема, устраивая между собой порою нешуточные драки, в отстаивании своего права на облюбованный участок.