Бутафория (СИ)

Поэтому на первом курсе я написала эссе на тему: «свобода и ответственность молодёжи», где я подчеркнула, что подростки сидят в интернете, потому что там общество не такое сложное, и тех, кто нам не нравится, мы можем просто напросто заблокировать. Так я и сделала. Я добавила Магнуссона в чёрный список на Фейсбуке, и это дало ему лишний повод меня бесить своими школьными подколами. Пришлось убрать его оттуда. Через какое-то время его тупые обзывательства, как в садике, прекратились. Однажды я пришла в школу и поняла, что он промолчал при виде меня. Не сказал привычное «лесбуха по курсу». Я пару раз спросила Еву, мол, что с Магнуссоном, вдруг она что-то знает. Та лишь отмахивается от моего вопроса, меняя тему. С тех пор целый год прошёл, никто из нашей бабской команды (хоть и бывшей — Вильде разругалась с Евой на первом курсе) не связывался с Пенетраторами. До этого самого дня. На самом деле, когда Вильям называл меня лесбиянкой (и делал это довольно часто), мне в ответ хотелось подставить его таким образом, чтобы общество увидела, какой же он всё-таки голубок. Они ведь в уборную с Шистадом ходят вместе, как девчонки.

План зарождается в голове в эту же самую минуту. Спереть телефон у Вильяма. Там все ответы.

Мои пальцы зависают над клавиатурой, и я понимаю, что дальше названия мне не продвинуться. Недолго думая, я стираю и название своего нового эссе на тему: «Маска, которую хочется сорвать. Кто же мы?»

Мама орёт на кухне, опять что-то разбила. Внутри меня что-то начинает щекотать рёбра. Я закрываю глаза и начинаю думать о том, что всё опять меняется. Моя мать становится нормальной, и, вроде как, так и должно быть. Но всё равно что-то не так. Мы с Евой и Вильде так и не продумали план, но, стоит ли над этим вообще думать? Может, нам не следует лезть во всё это? Да, я сама предложила Вильде отомстить. Сейчас меня почему-то начинают терзать сомнения, нужно ли это делать? Правильнее было бы Вильде самой поговорить с Вильямом и всё решить мирным путём. Да, как бы она не хотела отомстить, нажаловаться всем в округе, что её опозорили, это неправильно. Её посчитают униженной и оскорблённой. Некоторые скажут, что Вильде заслужила, ведь только развратные девушки фотографируются в обнажённом виде и шлют фото парням. Они не видят того, что вижу я. Фото топлес — как огромный жирный знак со словами: «Заметь меня! Я здесь! Юху!». У Вильде занижена самооценка, и своим поступком она и вовсе её уничтожила. Ей не нужна месть.

Ей нужна помощь.

Над этим стоит подумать.

Телефон вибрирует. Оповещение. В чате нашей бабской команды полным ходом идёт переписка на тему: «все парни — уроды». Девочки пытаются придумать план, я пока в это не вмешиваюсь и игнорирую вопросы от Вильде, вроде: «Нура, где ты? Сама же предложила отомстить, и не отвечаешь?»

— Мам? Что случилось? — я вспоминаю этот оглушающий звук разбитой посуды и выхожу из комнаты. Жалею, что не вышла раньше. Мне следовало выбежать из комнаты незамедлительно в тот самый момент, когда я услышала, как что-то разбилось. Мама сидит на полу и плачет, придерживая ладонь, откуда сочится кровь. Осколки от разбитой тарелки (а может, и не одной) валяются буквально везде. К матери так просто не подойдёшь. Я беру веник, осторожно убираю осколки в сторону, и подхожу к шкафчику в поисках аптечки. Бинты, спирт, что там ещё? Пластырь, да. Порывшись в огромном количестве таблеток от поноса (зачем столько?), я нахожу то, что нужно, и падаю на колени перед мамой.

— Рану нужно промыть, — говорю я, прежде чем она успевает возразить. — Вставай.

Мои руки трусятся, я тщетно пытаюсь унять дрожь во всём теле. То, что я сейчас вижу, буквально уничтожило пару тысяч нервных клеток. Нужно будет выпить на ночь успокоительное. Я пытаюсь поднять маму, но она продолжает неподвижно сидеть, как статуя, и плакать, зажав кровоточащую ладонь другой рукой. Её лоб продолжает биться об колени. Она винит себя. Я наливаю стакан воды и сажусь рядом с мамой. Осторожным движением, я кладу руку ей на плечо и ласково приговариваю:

— Мам, всё хорошо.

— Он больше не вернётся к нам, — тихо говорит мама.

— Сейчас это неважно. Я должна промыть твою рану. Дай сюда руку.

Нехотя, отвернувшись, она всё же даёт руку, и я выливаю стакан воды прямо на неглубокий порез, наблюдая за тем, как алая вода стекает на паркет. Пластырь здесь не понадобится. Рану следует просто напросто забинтовать как следует. Но для начала нужно залить её спиртом. Осторожно я выливаю немного спирта прямо туда, и мама начинает шипеть, закусив губу. Наконец-то она повернула ко мне своё лицо. Я виновато морщусь, продолжая лить спирт на рану. После этого ловким движением руки я перематываю руку бинтом, завязывая остатки в симпатичный бантик.

Мама кладёт голову мне на плечо и повторяет:

— Он больше не вернётся.

— Ты пробовала ему звонить?

— Сотню раз. Тысячу. Он не берёт. Он занят.