Бутырка. Тюремная тетрадь

Я ответил, что подчиняюсь любому решению, но ставлю в курс, что при свидетелях обратил внимание на незаконность действий, а исполнение незаконных приказов есть уже нарушение законов со стороны старшого. Я отметил еще, что наступающие выходные не являются препятствием для перевода нас либо по разным камерам, либо в другую камеру большего размера, тем более что в тюрьме всегда есть дежурный оперативник, который и решает все вопросы. Старшой сказал, что лично он все прекрасно понимает, но ему отдали такой приказ, и я должен знать, кто, — начальник тюрьмы. А еще он сообщил мне доверительно, что пока я буду в Бутырской тюрьме, у меня постоянно будут проблемы. Нового он мне этим ничего не открыл. Тем не менее, я объяснил ему, что непосредственное начальство его просто подставляет, и посоветовал все сделать по закону. Он обещал, что утром (а все происходило в 11 вечера) он пригласит дежурного оперативника и поставит его в известность.

Эта камера оказалась самой маленькой из всех четырехместных камер, в которых мне приходилось бывать здесь. Штукатурка темно-коричневая, вся осыпается, и сквозь нее, над дверным проемом, проступает православный крест, судя по всему, выведенный здесь кем-то еще в сталинские времена. Сама камера не просто грязная, а очень грязная. Мыть полы при сыром цементе — вещь невозможная, поэтому очень пригодились газеты, которые я все это время не выкидывал, а складывал в отдельную стопку. В результате мы застелили пол газетами в несколько рядов, газеты же постелили и в основание матрасов на шконки, чтобы не испачкать цементной пылью и матрасы, и постельное белье.

Стол в камере напоминает о школьных годах, когда старшеклассники садятся за парты первоклашек. Я лично за стол никак не поместился. Обнаружил на дверях стандартную тюремную надпись: «Не подходить к дверям ближе, чем на 2 метра». Надпись рассмешила: дело в том, что моя шконка начиналась сантиметрах в 20 от тормозов (двери) и упиралась в стол. При этом длина шконки — не более полутора метров. То есть, согласно этой инструкции, вставать со шконки, а также сидеть за столом, было запрещено — так как это менее 2 метров.

Вообще, трудности сплачивают коллектив, ребята прекрасно поняли, что все эти неприятности выпали на нас из-за отношения ко мне. При этом они меня поддержали. Мои сокамерники приготовили свежий чифирь и мы выпили его, как полагается, из одной кружки, сопровождая каждый глоток отзывами в адрес местной администрации. Перед отходом ко сну мы определили, кто из нас не будет спать до утра.

Утром, действительно, пришел дежурный оперативник, а после обеда мы уже вчетвером переехали в новую камеру № 61. Наш пятый сокамерник переехал в другую камеру. Номер 61 оказалась четырехместная, небольшая, но с новым ремонтом. И там — самые длинные и удобные шконки в тюрьме, это первые кровати на Бутырке, на которых можно спать комфортно. Окно в нашей камере, как практически везде на Бутырке, расположено достаточно высоко, поэтому я занял верхнюю шконку, вплотную прилегающую к окну, чтобы было удобнее читать. Вид из окна порадовал: он был во внутренний дворик тюрьмы, и прямо на меня смотрела колокольня с позолоченным куполом (см. Приложение 4), вдоль дорожек разбит газон, а вечером включались фонари. Этот вид из окна, пожалуй, лучший в тюрьме. Из-за близости храма и приятного вида из окна я назвал этот уголок Бутырки Остоженкой.

С другой стороны, из-за расположения с этой камерой невозможно было наладить «дорогу». Это означает, что нас «заморозили».

Несмотря на приличные бытовые условия, у меня не было сомнений, что приключения только начинаются.

Сегодня ко мне подошел воспитатель и ознакомил меня с приказом начальника СИЗО В. Комнова об объявлении мне выговора. Так как этот воспитатель знал меня хорошо, то он дал мне ознакомиться и с документом, который стал основанием для вынесения взыскания. Это был рапорт старшого по фамилии Седунов о том, что я после отбоя перекрикивался с арестантами из соседних камер (прим. жены: несмотря на «заморозку», я знала о событиях практически день в день — см. пост). Выговор был объявлен мне с нарушением ст. 39 ФЗ № 103, где, в частности, говорится: «До наложения взыскания у подозреваемого или обвиняемого берется письменное объяснение… В случае отказа от дачи объяснения об этом составляется соответствующий акт». Естественно, никто не подходил брать у меня никаких объяснений, более того, эти нехорошие люди даже поленились составить «соответствующий акт». Я поставил свою подпись, что с приказом ознакомлен, и сразу же сел писать жалобу на действия администрации СИЗО в прокуратуру г. Москвы в соответствии с той же ст. 39 ФЗ № 103. Забегая вперед, отмечу, что до момента отъезда из Бутырки на этап я не получил из спецчасти исходящего номера своей жалобы, что может говорить только об одном: ее никто никуда не отправлял (прим. жены: спустя полтора месяца я пыталась найти в Бутырке следы этой жалобы моего мужа, оставляла заявления — мне никто даже не ответил).