Бувар и Пекюше

Последними были Плакеван и учитель Пти. Но вдруг появился Горжю. Он уже не носил эспаньолки и вернулся к своему месту, сложив руки крестом на груди, с видом весьма назидательным.

Кюре обратился с речью к мальчикам. Да остерегутся они в будущем поступить, как Иуда, который предал бога своего, и да сохранят навсегда свою одежду невинности. Пекюше вздохнул, вспомнив о себе. Но стулья задвигались. Матери торопились расцеловать своих детей.

Прихожане, выходя из церкви, обменивались поздравлениями. Некоторые плакали. Г-жа де Фаверж в ожидании кареты повернулась к Бувару и Пекюше и представила им своего будущего зятя:

— Барон де Магюро, инженер!

Граф выразил сожаление, что их давно не видно. Он собирался вернуться на следующей неделе.

— Запомните, пожалуйста.

Карета была подана, дамы из замка уехали, и толпа рассеялась.

Они нашли у себя во дворе посреди травы пакет. Почтальон бросил его через забор, так как дом был заперт. Это была книга, которую обещал им Барберу: «Исследование христианства» Луи Эрвье, бывшего воспитанника Нормальной школы. Пекюше ее оттолкнул. Бувар не желал ее знать.

Ему не раз говорили, что таинство причастия преобразит его: в течение нескольких дней он подстерегал новое цветение в своем сознании. Оставался он, однако, все таким же, и его охватило болезненное изумление.

Как! Тело господне примешивается к нашей плоти и не оказывает на нее никакого действия? Мысль, управляющая мирами, не озаряет нашего разума? Высшая власть обрекает нас на бессилие?

Г-н Жефруа, укрепляя его веру, предписал ему «Катехизис» аббата Гома.

Благочестие Пекюше, напротив, возросло. Ему хотелось бы причаститься под обоими видами, он распевал псалмы, расхаживая по коридору, останавливал шавиньольских жителей, затевал с ними споры и обращал их на путь истины. Вокорбей рассмеялся ему прямо в лицо, Жирбаль пожал плечами, а капитан обозвал его Тартюфом.

Люди теперь находили, что они заходят слишком далеко.

Превосходная привычка — видеть во всем символы. Если гром гремит — представляйте себе страшный суд; когда перед вами безоблачное небо, пусть припомнится вам обитель блаженных; на прогулке говорите себе, что каждый шаг приближает вас к могиле. Пекюше последовал этому методу. Одеваясь, он размышлял о телесной оболочке, которую приняло второе лицо троицы; тиканье часов напоминало ему про биение сердца его, булавочный укол — про гвозди распятия; но сколько ни стоял он целыми часами на коленях, сколько ни постился и ни напрягал воображения, отрешиться от самого себя ему не удавалось; невозможно было достигнуть совершенного созерцания.

Он прибег к помощи писателей-мистиков: се. Терезы, Жана Крестового, Людовика Гренадского, Симполи, а из современных — монсиньора Шальо. Вместо возвышенных идей, которых он ждал, нашел он одни лишь пошлости, весьма жалкий слог, безжизненные образы и множество сравнений, заимствованных в лавке надгробных памятников.

Впрочем, он узнал, что существует очищение активное и очищение пассивное, зрение внутреннее и зрение внешнее, четыре вида молитвы, в любви — девять превосходств, а в смирении шесть ступеней, и что оскорбление души почти равносильно духовной краже.

Были пункты, его смущавшие:

— Если плоть проклята, то почему нужно благодарить бога за дарованную нам жизнь? Какую меру соблюдать в страхе, необходимом для спасения, и в уповании, которое для него не менее нужно? В чем знамение благодати? и пр.

Ответы г-н Жефруа давал простые.

— Не терзайте себя! В стремлении углубить всякий вопрос человек попадает на опасный путь.

«Катехизис постоянства» Гома вызвал в Буваре такую тошноту, что он взялся за книгу Луи Эрвье. Это был запрещенный правительством краткий курс новейшей экзегетики. Барберу купил его в качестве республиканца.

Он вызвал сомнения в уме Бувара, и прежде всего в отношении первородного греха.

— Если бог создал человека греховным, то не должен был его покарать, и зло существовало до грехопадения, так как уже тогда были вулканы, дикие звери. Словом, это учение расшатывает мои понятия о справедливости.

— Что прикажете делать? — говорил кюре. — Это одна из тех истин, насчет которых все согласны, хотя и нельзя их доказать; и мы же сами вымещаем на детях грехи отцов. Таким образом нравы и законы подтверждают эту волю провидения, обнаруживаемую и в природе.

Бувар покачал головою. Он сомневался также в существовании ада:

— Ибо всякая кара должна ставить себе целью исправление виновного, что невозможно при вечных муках. И сколько людей на них обречено! Подумайте только, все древние, евреи, мусульмане, язычники, еретики и умершие некрещеными дети, — дети, сотворенные богом, — и с какою целью? Чтобы наказать их за грех, которого они не совершали!

— Таково мнение блаженного Августина, — заметил кюре, — а св. Фульгенций распространяет осуждение даже на зародыш. Церковь, правда, не вынесла никакого решения по этому вопросу. Впрочем, одно замечание: не бог осуждает грешника, а грешник самого себя, и так как оскорбление бесконечно, ибо бог бесконечен, то и наказание должно быть бесконечно. Это все, что вы хотели, сударь, знать?